«Moscow, Moscow» всегда слушали в этаком дебильно-блюзовом экстазе, то есть самозабвенно раскачиваясь, подслеповато прищурив глаза и закусив нижнюю губу. Главная задача была — довести себя до полного блюзового кайфа, отнюдь не скрывая от окружающих, насколько далеко ты в том продвинулся. Так, чтобы кроме музыки и собственных движений для тебя ничего и никого вокруг не существовало. И, понятное дело, никто на площадке даже и не заметил, как откуда ни возьмись появился наш участковый фараон, примем как раз в ту минуту, когда друг Михи Марио, тащась от восторга, выкрикивал:
— Братцы, до чего же это запрещено! Наглушняк запрещено!
Участковый вырубил кассетник и торжествующе спросил:
— Что запрещено?
Марио тут же прикинулся дурачком.
— Запрещено? Как так запрещено? Разве кто — нибудь сказал, что что-то запрещено?
Но быстро заметил, что номер с дурачком у него не проходит.
— Ах, вы имеете в виду «запрещено»? — с видимым облегчением «догадался» Миха. — Так это же молодежный жаргон.
— Слово «запрещено» на языке несовершеннолетних подростков является высшей формой изъявления восторга или одобрения, — наставительно изрек Очкарик, который уже такую уйму всего успел прочесть, что не только напрочь глаза себе испортил, но и без малейшего труда мог произносить заумные фразы любой протяженности. — Исходя из чего следует считать, что «запрещено» — это слово, выражающее согласие или одобрение говорящего.
— Ну, примерно как «круто» или «классно», — подхватил Волосатик, прозванный так за сходство с Джимми Хендриксом.
— Весьма популярны в языке подростков также выражения «отпад», «убой» или «улет», — продолжал Очкарик.
— Которые, впрочем, означают лишь то же самое, что и «потряс», «забалдежно», «самый кайф», ну, или вот «запрещено», — пояснил Толстый.
Все дружно закивали и с интересом воззрились на участкового.
— Парни, — сказал тот, — вы что, за дурачка меня держите? А я вот думаю, что вы совсем про другое тут болтали, хотя прекрасно знаете, что «наглушняк запрещено» не сдавать в полицию паспорт гражданки ФРГ, если вы такой паспорт на улице подобрали.
— Да нет, — возразил Миха, но тут же поправился. — То есть, да, конечно, ясное дело, мы знаем, что запрещено не сдавать в полицию чужой загранпаспорт, если вдруг нашел его на улице, но болтали мы вовсе не об этом, товарищ сержант.
— Старший прапорщик, — сердито поправил его участковый. — Не сержант, а старший прапорщик. Это воинское звание младшего командного состава. Младший сержант, сержант, старший сержант, прапорщик, а уж потом старший прапорщик. Но на следующей неделе меня производят в младшие лейтенанты. А это уже офицерское звание.
— Ой, как интересно! Поздравляем вас! — поспешил вякнуть Миха, обрадованный тем, что участковый, похоже, забывает, с какой такой стати он оказался на их площадке. Вместо того чтобы выяснять про что-то запретное, он теперь нудит им про воинские звания.
— После младшего лейтенанта идет лейтенант, старший лейтенант, капитан, майор, подполковник, полковник, это все офицера.
Миха едва успел ткнуть в бок Очкарика, который именно сейчас, когда настроение участкового улучшалось на глазах, совсем уже разинул рот, чтобы подправить тому форму множественного числа в слове «офицеры».
— Потом офицера главного командного состава: генерал-майор, генерал-лейтенант, генерал-полковник, генерал армии — ничего не замечаете?
— Ну как же, у офицеров целая уйма званий, — заметил Волосатик, нарочно ошибаясь в ударении, хотя все эти звания волновали его ничуть не больше, чем остальных. — Но ваше, похоже, пока что в самом низу.
— То есть в вашей карьере все самое хорошее еще впереди, — поспешно предположил Толстый, подхватывая мысль Волосатика, но стараясь сформулировать ее поприятней.
— Нет, ребятки. Если бы вы получше за мной следили, сами бы заметили: у офицеров лейтенант гораздо ниже майора, а у генералов генерал-лейтенант старше генерал-майора.
— Да как же такое может быть? — не веря своим ушам, притворно изумился Марио.
— «Так будут последние первыми»
[1], - изрек Очкарик. — Это из… — хотел было пояснить он, но осекся, ибо Миха снова саданул локтем его в бок.
— Вот через неделю я буду младшим лейтенантом и уж тогда возьмусь за вас как следует, — твердо пообещал участковый. — А если кто из вас найдет паспорт гражданки ФРГ, сдать его следует лично мне. Усекли?
— Как ее хоть зовут, гражданку-то эту? — поинтересовался Очкарик, которому, как всегда, все надо было знать досконально.
— Вам положено всякий найденный паспорт сдавать в полицию, то есть мне. Но паспорт, об утере которого заявлено сейчас, выписан на имя Хелены Хлам. Как зовут гражданку ФРГ?
— Хелена Хлам, — послушно повторил Марио. В компании нашей у Марио были самые длинные патлы, должно быть, именно поэтому он и считался главным выступалой. Так что когда Марио первым и с готовностью отвечал старшему прапорщику на его вопросы, у того должно было сложиться впечатление, что здесь, на этой площадке, его уже вполне уважают.
— Так точно, Хлам Хелена, — повторил участковый, на что все ребята дружно кивнули. И он удовлетворенно пошел своей дорогой, но, не сделав и грех шагов, вдруг что-то вспомнил и вернулся.
— А что это за песня такая была? — спросил он подозрительно и тут же нажал на клавишу воспроизведения: «Moscow, Moscow» мощно зазвучала с самых первых аккордов.
У Михи душа в пятки ушла. Из всех запретных самая запретная! Участковый слушал очень внимательно, потом, с видом знатока, удовлетворенно кивнул.
— Чей звуконоситель? — поинтересовался он, мобилизовав все свои познания по части профессиональной терминологии. — Ну? Кассета, спрашиваю, в собственности кому своя будет?
— Вообще-то, моя, — проронил Миха.
— Ага! Так я возьму на время. Люблю послушать, особенно в кругу сослуживцев.
Представив себе результаты такого прослушивания, Миха от ужаса закрыл глаза. И успел услышать, как участковый, уже на ходу, бодро крикнул на прощание:
— Что, ребятки, не ожидали от меня такого хобби, верно?
Через неделю, вместо того чтобы произвести в младшие лейтенанты, его разжаловали в прапорщики. И он начал мстить Михе, при каждой встрече требуя предъявить ксиву. Где бы, когда бы Миха ему ни повстречался, неизменно повторялось одно и то же:
— Добрый день, прапорщик Хоркенфельд, проверка документов в порядке розыска. Па-а-прошу предъявить удостоверение личности.
Поначалу Миха принимал выражение «в порядке розыска» за чистую монету и пугался до смерти, полагая, что все слушатели песни «Moscow, Moscow» рано или поздно объявляются в розыск. И только потом до него дошло, что прапорщик Хоркенфельд, наверно, и в самом деле поставил его кассету в кругу сослуживцев, да еще, чего доброго, на торжественной фараонской вечеринке по случаю собственного повышения. А поскольку «Moscow, Moscow» и вправду была запретная до невозможности, скандал, надо полагать, получился грандиозный. Миха очень живо вообразил себе разыгравшуюся сцену: как полицай-президент, то бишь начальник всей восточноберлинской полиции, собственной персоной, с дубинкой наперевес, кидается крушить орущие динамики, а министр внутренних дел, выхватив табельный ствол, собственноручно расстреливает магнитофон, обрывая крамольную песню на полуслове. После чего оба они, одновременно подскочив к Хоркенфельду с двух сторон, гневно срывают с новоиспеченного младшего офицера новехонькие лейтенантские погоны. Миха предполагал, что именно так, если не похуже, все и происходило, судя по той строгости, с которой его теперь всякий раз подвергали проверке документов.
