— Кто записывается в школу танцев, должен знать, на что идет, — мрачно изрекал он в ответ на все сетования. Лишь на последнем танце, с Мирьям, он всякий раз старался быть на уровне. И ему это и вправду все лучше удавалось. Отчасти, возможно, еще и потому, что он, единственный из кавалеров, даже ужас перед голубками превозмог и сумел извлечь из танцев с ними много полезного.
В итоге Мирьям именно Миху стала считать лучшим танцором. И по окончании последнего занятия — урок был посвящен танго — поинтересовалась, не возражает ли он, если она будет его партнершей на выпускном балу. Точь-в-точь, как и было Михой задумано.
На радостях, что расчет его столь блистательно оправдался, он недоучел, что в погоне за последним танцем с Мирьям за эти недели успел четыре раза пригласить на первый танец Шрапнель, а именно, на вальс, буги-вуги, чарльстон и румбу. Шрапнель теперь думала, что именно она — Михина избранница, просто Миха робеет по-настоящему ей это показать.
НА ПОЛСОТНИ ЗАПАДНЫХ НЕДОСТАЧА
Волосатик на уроки танцев не ходил. Его такая ерунда не интересовала. Его вообще ничто не интересовало, кроме музыки. Да и музыка его интересовала, только если это «Rolling Stones». И покуда остальные завсегдатаи площадки ходили на уроки танцев, он пытался раздобыть «Exile on Main Street», дубль-альбом «Роллингов» 72-го года. Раздобыть только для записи, но именно поэтому безупречного качества, родной английской прессовки, а не какое-нибудь югославское дерьмо, не говоря уж об индийской халтуре. И он прослышал, что есть один тип, некто Фрэнки, у которого якобы все альбомы «Стоунзов» имеются. Волосатику объяснили, что если этого Фрэнки не замели в каталажку за очередную драку, тогда он сидит дома и слушает «Rolling Stones», врубив звук на полную катушку. Волосатик отправился к Фрэнки и, гляди - ка, действительно, уже внизу, во дворе, заслышал «Paint It Black». Это был еще не «Exile», но почти. Волосатик поднялся по лестнице на какой-то там этаж и очутился перед дверью квартиры, из-за которой, вне всякого сомнения, гремели «Стоунзы».
Он звонил, стучал — все бесполезно, пока звучали «Brown Sugar», «Gimmie Shelter», «Have You Seen Your Mother Baby» и «Honky Tonk Woman», Фрэнки не открывал. Мысленно зажмуриваясь, чтобы не смотреть на физиономию уголовника, неотступно рисовавшуюся его воображению, Волосатик принялся колошматить в дверь изо всех сил — сперва кулаками, а под конец и вовсе ногами. И дверь в конце концов отворилась. Вернее сказать — распахнулась. В проеме стоял здоровенный, сплошь в наколках, громила с десятком судимостей за плечами и смотрел на Волосатика тяжелым, угрюмым взглядом. Волосатик отважно поинтересовался альбомом «Exile». Татуированный громила, отвесив квадратную челюсть, по-прежнему пялился на Волосатика, Волосатик, испуганно моргая, таращился на громилу. В итоге он получил адрес некоего хиппи в Штраусберге
[3], у которого теперь был «Exile».
— Спьяну просадил, — прохрипел громила, и Волосатик понял, что ему самое время уходить.
На своем складном велосипеде Волосатик покатил в Штраусберг и начал там поиски штраусбергского хиппи. Оказалось, тот живет в строительном вагончике. Вагончик стоял возле двух деревьев, между деревьями был натянут гамак, а в гамаке возлежал штраусбергский хиппи. Он слушал музыку и читал книгу под названием «Fan Man»
[4]. В вагончик Волосатик войти не рискнул, ибо внутри весь пол был сплошь завален грампластинками. Ходить по вагончику было все равно, что ходить по пластинкам, а для Волосатика такое было равносильно святотатству.
— Пипл, ты кто вообще такой? — вяло поинтересовался штраусбергский хиппи.
— Твой адрес мне дал Фрэнки, ну, который в наколках, — объяснил Волосатик.
— Ах, этот, да, пипл, этого мэна я знаю, он из Берлина, потрясный город, скажу я тебе, телебашня так и торчит. И что же, пипл, привело тебя ко мне?
— У тебя вроде бы есть «Exile on Main Street».
— Э-э, нет, пипл, так ты не должен смотреть на вещи. Ясное дело, у меня он был, от Фрэнки, но, пипл, сам посуди, я получил за него одного Дзаппу и один «Цеппелин», хотя «Exile», спору нет, винилина неплохая, но такие вещи, сам врубайся, пипл, должны перемещаться, циркулировать, как и эта вот потрясная книга, которую я получил из благословенных рук, да-да, пипл, из благословенных рук. Так что пластинок у меня, сам видишь, куча, но «Exile» ты тут не найдешь.
Волосатик все же сумел добиться, с кем именно хиппи поменялся пластинками.
— Как с кем, пипл? С Бергманом, пипл.
И, поскольку Бергман, как выяснилось, жил в Берлине, Волосатик снова водрузился на свой складной велосипед и давай крутить педали обратно в Берлин.
Когда учитель физкультуры прослышал, что Волосатик играючи делает такие концы на велике, он как бы невзначай завернул к нам во двор вместе с юношеским тренером какого-то там спортобщества. Зрелище было прелюбопытное: двое здоровенных мужиков в спортивных костюмах уговаривали Волосатика всерьез заняться велоспортом. Тот отнекивался:
— Мне вообще чужд дух олимпизма. Честолюбия никакого. Тренироваться — это не по мне. Разве что в прыжках с шестом.
— Почему именно с шестом? — изумился юношеский тренер.
— Чтобы научиться прыгать на три сорок пять и выше, — пояснил Волосатик, и теперь уже оба мужика напрочь не доперли, на что он намекает.
Три сорок пять — это была высота берлинской стены. Очкарик рассказывал однажды, что все виды спорта, которые так или иначе могут быть использованы для бегства из страны, подвергнуты запрету. На Балтийском море запретили парусный спорт и виндсерфинг. Запрещены были даже экзотические полеты на гигантских воздушных змеях - драконах и парапланах — чтобы никому не взбрело в голову с какого-нибудь высотного здания в приграничной зоне спикировать на запад. Очкарик даже это знал. Он вообще знал кучу вещей, до которых обычным людям и дела нет, хотя рано или поздно они почти каждого касаются.
Разумеется, прыгуном с шестом Волосатик не стал — он, кстати, всерьез полагал, что прыжки с шестом тоже запретят, это лишь вопрос времени. Куда больше его занимал дубль «Exile on Main Street», владельцем которого, если верить штраус — бергскому хиппи, стал некий счастливчик по фамилии Бергман — вот этого Бергмана Волосатик теперь и разыскивал.
Бергман оказался трусом редкостным, к примеру, всерьез опасался обыска, поэтому все свои «оч - ч-чень а-а-па-а-асные» пластинки перепрятывал в «безопасные» конверты от других пластинок. Долгоиграющий сингл Эрика Бердона был у него засунут в «Хорошо темперированный клавир» Баха. Пластинка Бахман-Тернер «Овердрайв» маскировалась под концерт духового оркестра. А чтобы припрятать «Exile», Бергману пришлось прикупить аж две пластинки Краснознаменного ансамбля им. Александрова, ведь «Exile» был дубль и требовал двух конвертов. Его подружка страшно удивилась, когда обнаружила в его коллекции невесть откуда взявшиеся советские армейские хоры.
