– Куда они поехали?
– На Вильнюс.
Так и не прикурив папиросу, уже зажатую в зубах, он подал машину назад, сбил груду каких-то ящиков и вывернул к воротам.
Прибывшие на место происшествия милиция, «скорая» и пожарные обнаружили заваленную разбитыми и горящими повозками машину, бьющихся в постромках лошадей, вопящих мужчин и женщин, – Витька протаранил караван на полном ходу, и чудо, что никто серьезно не пострадал. Кроме самого Витьки, которого с трудом извлекли из кабины. Незажженная папироса торчала белым пальцем в сведенном судорогой рту. Цыгане умоляли милиционеров не заводить дела: «Возблагодарим Бога – никто не погиб!»
Женю же нашли спящим на чердаке.
Спустя несколько месяцев Витька вышел из больницы. Он с трудом передвигался на костылях. В дождливую погоду – а дожди у нас иногда идут триста шестьдесят дней в году – он страдал от болей в позвоночнике. Совершенно облысевший, с седыми бровями и болезненно-растерянным выражением лица, он ковылял по дому и двору, брезгливо сторонясь собственной тени. Он не мог взобраться на крышу свинарника, чтоб достать из тайника ключ от подвала, – поэтому в подземелье он больше не спускался. Пытаясь уснуть, он мысленно пересчитывал монеты, складывая их столбиками, выраставшими в колонны, которые подпирали ночное небо. Колонны дрожали, шатались, и Витька боялся, что вместе с ними рухнет и небо – на хрупкий плоский мир, к которому люди привязаны своими уродливыми тенями.
Теща и строптивые близняшки не могли тянуть большое хозяйство. Они были удивлены и обрадованы, когда Витька велел пустить живность под нож. Оставили корову да три десятка кур. Вырученные деньги потратили на платья для Веры и Любы. Пучеглазые девушки целый день демонстрировали отцу обновки. Он кивал, смахивая слезы с ресниц и жалко улыбаясь.
С такой же жалкой, неумелой улыбкой он все чаще выбирался на улицу и пытался заговаривать с прохожими или с бабками на лавочках. Поначалу люди шарахались от Фашиста, потом привыкли и уже просто отворачивались или, не дослушав, бежали дальше. Он не обижался. Однако когда король Семерки Ирус, выведенный из себя его бессвязными воспоминаниями о небожительнице Люсе, заорал: «Да ее тут только ленивый не трахал!» – Витька довольно ловко избил парня костылем и бил, пока Катя не утащила его на себе домой.
По ночам, устав пересчитывать монеты, он задавал себе один и тот же вопрос: зачем жить дальше? Представлял себе все эти будущие бессонные ночи, шатающиеся колонны из пфеннигов, тупенькие лица дочерей, выходивших к завтраку с набрякшими после трудов любви подглазьями, красавчика Женю, старуху Катю, у которой давно не было сил, чтоб оправдывать прозвище Говнила, запахи низкорослой ромашки, заполонившей двор, и скрип грабов вдоль забора, и два светло-серых камня на кладбище с овальными портретами Таньки и Люси, и соседей, при виде Фашиста перевоплощавшихся в торопливых прохожих, и бессмысленные облака, и никак не останавливающиеся реки…
Само собой разумеется, что Витька никому не рассказывал, зачем ему вдруг понадобилось столько брезента. Он скупил в магазинах все залежи туристских палаток и пастушьих плащей. Вооружившись толстенной иглой, он принялся шить во дворе что-то непонятное и огромное. Больше он не таскался по улице с видом побитой собаки. Торопливые прохожие перевоплотились в любопытных соседей, но Витька отвечал на их вопросы чрезвычайно уклончиво, хотя и без злобы. Еще он вязал крупноячеистую сеть таких размеров, что ею запросто можно было бы поймать пару-тройку синих китов, если бы, конечно, они рискнули заплыть в Преголю. Закупил метров пятьсот толстой веревки. Заказал деду Пихто ивовую корзину, в которой могли бы без стеснения разместиться три годовалых бычка, корова и корм для всей этой живности. И лишь когда он попросил Кольку Урблюда подъехать в назначенное время с компрессором, младший Муханов сообразил:
– Ты делаешь воздушный шар. Я прав? Куда ж лететь собрался, Фашист?
Витька пожал плечами:
– Отсюда. А куда… вынесет куда-нибудь…
– Отсюда. – Урблюд зачарованно улыбнулся: – Будет тебе компрессор, дорогой ты мой гад ползучий.
Со всей Семерки сбежались люди, чтобы помочь Витьке перетащить шар на стадион. Брезентовую оболочку, из которой торчали резиновые трубки, упрятали в веревочную сетку. К плетеной корзине была приделана крышка, призванная спасать от ненастья. Внутри Витька разместил купленную по такому случаю корову, пяток кур с петухом, копешку свежего сена, мешок зерна и керосинку, на которой намеревался готовить пищу. В углах аккуратно сложил продукты – сало, яйца, муку, бутыль с подсолнечным маслом, мешок картошки, десять буханок ржаного хлеба, пачку соли «экстра», куль макарон, коробку пиленого сахара, а также два ножа, вилку и алюминиевую ложку, кастрюли – большую и две поменьше, сковородку средних размеров. В ящик сложил топор, пилу-ножовку, гвозди, молоток, рубанок, долото, зубило, набор гаечных ключей, ручную дрель, отвертку, моток проволоки и два мотка капроновой веревки, иголки, несколько тюбиков клея, два электрических фонарика – один с батарейками, другой с динамо-машинкой. Катя принесла две смены белья, полотенца и непочатое мыло в бумажке, а также пачку стирального порошка «Лотос». Близняшки завернули в полиэтиленовый пакет паспорт, военный и профсоюзный билеты, трудовую книжку, справку об инвалидности и выписку из домоуправления об уплате за квартиру, воду и электроэнергию.
– А карта где? – вдруг спохватился Витька. – А ну-ка!
Вера с Любой побежали лугом домой – за картой. Тем временем мужчины помогли Витьке подвесить к корзине мешки с грузом.
– Чем ты их набил? – спросил Ирус, вытирая пот со лба.
– Фениками, – ответил Витька. – Чего им в подвале без толку гнить.
Катя вытерла передником глаза.
– Я ж тебе предлагал, – пробурчал Витька. – Вольному воля.
– Какая я вольная? – Теща всхлипнула. – А Женю я на кого оставлю?
– Держи курс на Сибирь, – посоветовал Муханов-младший. – Урал перевалишь, а там рукой подать.
Муханов-младший лет двадцать странствовал по России, раз в год напоминал о себе отцу открыткой с обратным адресом «Сибирь, до востребования», прежде чем вернулся навсегда в городок и прославился как создатель самых кособоких в мире гробов и самых ненадежных в мире лодок. В компании, собиравшейся вечерами в Красной столовой, он любил рассказать о загадочной стране, раскинувшейся за Уралом: о драгоценных камнях и золотых слитках, нарытых вручную в горах; о белых медведях и амурских тиграх; о беглых каторжниках, питавшихся человечиной и шедших на запад, ориентируясь на запах женского тела; о камчатских собаках, воротивших нос от красной икры; о бродягах, питавшихся исключительно одеколоном и кедровыми орехами; о гигантских реках, по которым весной поднимались стада китов; о бескрайних лесах, скрывавших беглых крестьян со времен Ивана Грозного и Петра Великого…
– Может, и в Сибирь, – уклонился от прямого ответа Витька. – Там видно будет.
– Всем хочется улететь в страну Хорошая Жизнь, – сказала Буяниха. – А прилетишь, осмотришься и поймешь, что страна-то – Другая Жизнь всего-то.
