– А чего тут гадать? – Леонтьев закурил. – Топор-то у Сваровского был – сто рублей топор. Ты бы такой топор бросила? И я не бросил бы. Топор – это вещь. Сто рублей!
– Предмет, – согласился Ноздринов. – Георгий – мне нравится. Как Жуков. Но пусть сами называют. Как захотят, так и будет. Я сказал: баста. – Пристукнул кулаком по столу. – Так и будет!
– Какая у вас работа, Алексей Федорович, жуткая, – сказала Феня, придвигаясь еще ближе к Леонтьеву. – Я бы со страху умерла. Легла бы и умерла, ей-богу! И он что же, Жогло-то, этим топором сперва одного кокнул, а потом и Шарманку? Ой, бедная…
– От зависти чего не сделаешь, – сказал Миколайчук. – Они же оба к Ольге Гофман подкатывались, тот и этот, так этому она дала отлуп, вот он и отомстил тому. Его же топором ему и отомстил.
– Шерлок Холмс тут у нас нашелся, – сказал Леша. – Ольга-то тут при чем?
– Везде бабы, Леша, – сказал Миколайчук, поднимая рюмку, – везде они.
– Она сегодня все деньги с книжки сняла, – сказал вдруг Петька (его мать работала в сберкассе). – Восемьсот пятьдесят рублей. Это на старые восемь с половиной тыщ. Неспроста это. Все сняла, до копеечки. Чую я – неспроста это.
– Неспроста… – Леша нахмурился и подался вперед: – Ты сегодня был у Светки или нет, а?
– Был, – сказал Петька. – Не было там никакого Жогло.
– Не было, не было, а потом вдруг появился? – Леша погрозил Петьке пальцем. – Чует он! Ты что, цыган, что ли, чтобы чуять? Ты милиционер, а не цыган!
– Дядь Леш… – начал было Петька.
– Что – дядь Леш? Ты у нас милиционер или Робертино Лоретти? Дядь Леш… А если бы у него пуля была? У нас служба, Рыбаков! Служба! Тебя в разведку послали, а ты не пошел, товарищей подвел. А ведь Жогло мог нас поубивать… и меня, и Сырцова… Это хорошо, что Сырцов у нас такой меткий… – Леша откинулся на спинку стула. – Дурак ты, Петька, и когда поумнеешь? Женатый человек, а дурак.
Петька обиженно отвернулся.
Сырцов надел фуражку козырьком назад, отдал честь и захохотал.
– Страшная у вас работа, – продолжала Феня, поправляя огромную грудь. – Неужели вы с нее удовольствие имеете? Я бы легла и померла…
– Какое удовольствие… – Леша пыхнул папироской. – Удовольствие – это когда хорошо, а у нас что? У нас работа.
– Меня однажды в команду назначили, – сказал Миколайчук, морщась и бросая в рот гриб. – Расстреливать дезертира. Мальчишка совсем, господи, а уже дезертир… Но ведь закон, понимаешь? Приказ! – Вздохнул. – Расстреляли. Налили нам после этого по сто пятьдесят, потом еще по сто, а удовольствия, братцы вы мои, – ни ерша, ни щучки… первый раз в жизни водку пил без удовольствия…
– За Георгия! – закричал Ноздринов, вставая. – Налей-ка! Тост говорить буду.
Феня улыбнулась Леонтьеву напомаженным ртом и стала разливать водку по стаканам.
– Тост, – повторил Ноздринов. – Не умею, а скажу… надо сказать… такое, значит, дело, что не хочешь, а надо… – Он помолчал. – Мне, товарищи, как говорится, скоро помирать… – Милиционеры загудели. – Тиха-а! Кто помирает тут, я или вы? Вот и молчите. Помирать… внук родился… когда внук родился, помирать легче… да… Вот, товарищи, какое странное дело… я ведь раза три помирал… или четыре… на войне помирал… и ничего, думал, привык уже, а выходит, что к смерти не привыкнешь… нельзя привыкнуть… – Он глубоко вздохнул. – Я много тут сейчас по ночам чего думаю… всякое думаю… – Помолчал. – Я вот все про космос думаю… люди в космос летают то по одному, а тут сразу по двое… Попович с Николаевым полетели парочкой… скоро, наверное, стаями летать будут… на Луне дома построят, жизнь заведут… я-то не увижу, а вы еще на Луне поживете…
– На Луне милиция не нужна, – сказал Петька.
– На Луне-то? – Ноздринов погрозил Рыбакову пальцем: – Нет, Петька, и на Луне милиция будет… у меня на фронте был один дружок, тоже Петькой звали, но умный, учитель математики, необыкновенной головы мужик, необыкновенной… любил поговорить про космос, про звезды и про все такое… он говорил, что космос – это порядок… – Ноздринов поднял палец. – Порядок! Посередине – солнце, по краям люди и всякие животные, растения и дома… а дальше родители… родители любят детей, дети – родителей, жена – мужа, брат – брата… это и есть порядок… вот что такое космос, братцы… Порядок! А где порядок, там и милиция. Так что милиция, братцы, это на самом деле не милиция, а закон природы. И чтобы люди про этот закон не забывали, им опять нужен милиционер… и светофор, конечно…
Милиционеры оживились: светофор был давней мечтой Ноздринова. Он каждый год писал начальству письма о том, что в городке нужен светофор, хотя бы один, чтобы обеспечить соблюдение транспортного движения, которое с каждым годом становится все напряженнее, переходит с конной и паровой тяги на бензиновую, а бензиновой тяге без светофора нельзя. В качестве примера, подкрепляющего его аргументацию, Ноздринов рассказывал о Виталии Носовихине, который выехал на своем мотоцикле на полосу встречного движения и столкнулся с грузовиком, после чего в городке одним мотоциклом стало меньше, а Виталий лишился ноги и от страха стал закусывать водку дождевыми червями, а если бы висел светофор, то и мотоцикл остался бы цел, и дождевые черви живы…
Начальство, однако, на просьбы Ноздринова не отвечало.
– Когда человек видит светофор, – продолжал Ноздринов, – он сразу понимает, что живет не в диком лесу среди животных и зверей, а в населенном пункте, где есть порядок и закон. А если светофора нету, всякому могут разные глупости в голову прийти… то он жене под глаз засветит, то на стенку начнет мочиться и ссать в общественном месте… а увидел светофор – и сразу ясно: ага, нельзя, тут закон, а не цыганский табор… Закон! – Ноздринов поднял стакан. – Давайте, товарищи, выпьем! За победу! За товарища Жукова! Ура!
Все встали и выпили.
– Устал говорить, – сказал Ноздринов, опускаясь на стул. – А ты, Алексей, молодец. И Сырцов молодец – не растерялся. Молодцы вы у меня тут, мужики. И ты, Петька, – ты еще молодой, у тебя все впереди… Ну, еще по одной! На посошок! А ну! За Георгия!
Снова выпили.
– Ну что, братцы? – Ноздринов вскинул руку, чтобы взглянуть на часы, и сбил локтем стакан. – Пора по домам, товарищи. Завтра на службу. У людей воскресенье, а у нас служба. Кто завтра на дежурстве?
– Я, товарищ капитан, – сказал Миколайчук.
– Ну вот и пошли… – Ноздринов встал, покачнулся. – Миколайчук, запевай!
И Миколайчук затянул «Катюшу».
Леша высадил Ноздринова у дома – начальник милиции жил в маленьком особнячке за рекой, неподалеку от Гаража.
– Ну, Николай Филиппыч, как говорится, спокойной ночи. И привет Георгию…
– Георгию… – Ноздринов усмехнулся: – Леша, что ты-то мне голову морочишь? Ну что вы все мне голову морочите, а?
Леша промолчал.
– Эх вы, собаки лысые… – Ноздринов закурил. – Жена ушла, дочка видеть меня не хочет… и к внуку меня, конечно, не подпустят на пушечный… я ж для них кто? Я ж для них, Леша, хуже негра. Хуже цыгана. Фашист я для них, а не Ноздринов. Пьяница, дебошир, мурло… а тут еще рак… доктора говорят, что это не заразно… что они понимают, доктора…
