– Иначе помрет девка. Слово дала. Не смотри, что дура, – это как раз тот случай, когда она права, а у тебя есть шанс дать хорошего пинка твоему Абсолютному Духу.
– А веревка?
– Нет такой веревки, да и как он ее отыщет в кромешной тьме… А тебя он по запаху найдет.
После непродолжительных, но мучительных размышлений Георгий Федорович Гегель был вынужден признать правоту Николая Михайловича Гоголя: предложенный им способ был единственной возможностью спасти Костика. И учитель, скрепя сердце, согласился, поставив лишь одно условие: акция будет осуществлена ночью и тайно от девушки. Гоголь, естественно, не возражал.
После долгих приготовлений увешанный сосудами с пивом Георгий Федорович, дождавшись ночи, осторожно спустился к краю провала и расстегнул штаны.
– Эй, парень! – заорал во всю силу легких Гоголь. – Сейчас мы тебе бросим веревку, хватайся и ползи наверх! Она такая пахучая, что не промахнешься, найдешь!
Глубоко вздохнув, Георгий Федорович пустил струю. Сила и прочность ее нарастали с каждым мгновением, и вскоре Гегель почувствовал, что внизу кто-то ухватился за пахучий канат. Не отрываясь от дела, он опорожнил несколько сосудов с пивом: кто его знает, какова глубина провала и сколько придется струить помощь влюбленному…
– Эй, Костя, ты меня слышишь? – крикнул в темноту Гоголь. – Я не стану приклепывать тебя к мясорубке! Черт с ними, с котлетами!
– Котлеты я люблю! – откликнулся из глубины Костя.
Прошло еще несколько минут, и вот наконец парень показался из бездны. Георгий Федорович тотчас схватил его за знаменитый чуб и вытащил наверх. Оба тяжело дышали.
– А гляньте! – вдруг завопил Гоголь. – Зарастает!
И впрямь пропасть с гулом и треском, пережевывая картофельные очистки, рваные ботинки и дохлых кошек, хлюпая и чавкая, на глазах становилась все уже, пока наконец края ее не сомкнулись.
Мужчины с опаской ступили на то место, где только что зиял провал. Ничего, земля была твердая. Она выдержала даже счастливый визг и стремительный бег Марины, бросившейся в объятия Костика и осыпавшей его поцелуями.
– Господи! – кричала она, плача от счастья. – Как божественно от тебя пахнет, Костинька! Я навсегда сохраню в памяти этот чудесный запах!
Покашливающие мужчины оставили влюбленных.
– С меня пиво, Георгий Федорыч! – крикнул на прощание Костя, и Гоголь подозрительно уставился на соседа, который вдруг икнул, а лицо его стало бледнее луны.
– Пойдем-ка!
Они поднялись к Гоголю, который гордо продемонстрировал Гегелю вечный двигатель третьего рода, снабженный никелированным краником. Наполнив стаканы чуть мутноватой жидкостью, лишь слегка шибавшей сивухой, Гоголь прочувствованно произнес:
– За любовь, черт возьми! За вечный двигатель!
Они выпили до дна и закусили отличными маринованными огурчиками. А когда повторили и добавили, Георгий Федорович вдруг понял, что Абсолютный Дух обыграл их и тут, но явно проиграл своему капризному и непобедимому собрату – Абсолютному Духу Любви. И они не без грусти выпили за Георга Вильгельма Фридриха Гегеля, который, к сожалению, ничего не узнает об этой удивительной истории.
А если кто сомневается в правдивости ее, милости прошу в нашу школу, в тот класс, где обычно ведет физику и математику Гегель: портфель его и доныне тут, на своем месте, прибитый намертво гвоздями к полу.
Вита Маленькая Головка
Человек от животного отличается лишь способностью ко лжи. Городской сумасшедший Вита Маленькая Головка не умел лгать. Его строгий отец пытался научить сына заводить в назначенное время часы, чтобы тем самым вовлечь парня в упорядоченную человеческую жизнь, – но не смог. А после смерти отца Вита и вовсе остался при своем: по ночам гонял на полуразбитом велосипедишке (который называл «волосапед») да иногда подрабатывал колкой дров и рытьем могил. Ему было не под силу пересчитать деньги, но все же он знал, что две бумажки больше одной, поэтому при расчете люди давали ему ту же десятку, но десятью бумажками, и он бурно радовался. Днем он обычно спал – в комнате без занавесок или хотя бы клочка тюля на окне, чтобы не оказаться застигнутым врасплох неведомыми врагами. По ночам же он неторопливо объезжал на велосипеде улицы городка – громадная туша с крошечной головкой на длинной мальчишеской шее – и бесстрашно забирался в самые глухие места, чтобы вовремя засечь приближение опасности и предупредить горожан о нашествии инопланетян, гигантских жуков или детей. С детьми у него никак не складывались отношения: они его дразнили и забрасывали камнями. Выведенный из терпения Вита норовил догнать обидчика и сразить наповал плевком верблюжьей мощи.
Мать не знала, что с ним делать, но сдавать его в больницу для опытов, как советовали соседи, не спешила. Быть может, от этой участи спасали Виту деньги, которые он время от времени приносил домой, а может, мать просто жалела его: после смерти мужа и бегства остальных детей из холодного дома старая женщина осталась в одиночестве.
Единственный человек, с которым Вита поддерживал дружеские отношения, была соседка, известная мужчинам городка под кличкой Белядь – так в детстве она выговаривала слово «лебедь». Это была белокурая прокуренная буфетчица из фабричного клуба, которая вдобавок ко всем своим грехам отваживалась не посещать общественную баню. Раза два в неделю она нагревала на газовой плите несколько кастрюль воды и забиралась в цинковую ванну, поставленную посреди комнаты. Застав ее однажды с вывешенными на края ванны белыми ногами, Вита смутился, но Белядь лишь томно прикрыла глаза и проговорила: «Сколько ж на мне грязи после этих дураков…» Ей Вита колол дрова бесплатно.
Но не белыми длинными ногами привлекала Белядь бедного парня. В углу застекленной веранды стояли два креслица с плетеными соломенными спинками. В одном из них любила отдохнуть сама хозяйка, в другом же сидела огромная – в человеческий рост – женская кукла из очень твердой розовой пластмассы. У куклы были белые блестящие волосы, которые Вита любил расчесывать большим гребнем. Ему нравились ее неподвижные стеклянные глаза с серыми махрами ресниц, высокая шея, едва намеченная грудь и необыкновенно гладкий живот с дырочкой вместо пупка. Заметив, что кукольные прелести смущают Виту больше, чем хозяйкины, Белядь, вдоволь насмеявшись и наплакавшись, сшила кукле нижнее белье, ситцевое платье в цветочек и белые матерчатые туфли без каблуков.
Отдыхая субботними вечерами в соломенном креслице, Белядь с грустной улыбкой наблюдала за Витой, который разговаривал с куклой на своем тарабарском языке или гулял с нею, бережно обняв за талию и стукая твердыми розовыми пятками в пол.
Похоже, Вита не очень хорошо понимал, зачем к Беляди ходят мужчины, но не любил, если они спьяну принимались смеяться над ним и тем более – над куклой. Его обезьянье лицо становилось страшным, и со звериным рычаньем он наступал на обидчиков, обращая некоторых в бегство.
Чаще других гостил у Беляди Сергей Вранов, косоротый нестарый мужчина с ребристым лбом, носивший короткие лаковые сапоги и щегольскую дерматиновую куртку. Несколько раз Вита видел, как Белядь и Вранов ночью затаскивали что-то тяжелое в ее дом. Обихаживая на веранде куклу, он слышал, как Белядь с пьяненьким надрывом говорила ухажеру: «Надоело мне это, добром оно не кончится!» Сергей отвечал ей со злостью: «Проболтаешься – спалю вместе с домом». И при этом постукивал по столу погромыхивающим спичечным коробком. Белядь прерывисто вздыхала – и умолкала.
