Трей. О боже, он что, вырвал плаг?
Я делаю шаг в сторону Мэнни. Он вздрагивает и пятится.
Конечно. С чего бы мне помогать ему? Он боится меня не меньше, чем Трея.
Думает, что я пришла поиздеваться. А почему бы и нет? Раньше я так делала.
Сердце сжимается. Сколько раз я заставляла его почувствовать себя одиноким!
Я стою на месте, потому что боюсь напугать его. Но хочу помочь.
– Так будет не всегда.
– Так было всегда, – отвечает он.
Я вспоминаю начальную школу. До четвертого класса мы с Мэнни неплохо ладили, а потом я… изменилась. Но и до этого с ним почти никто не общался. Он был невысокий, тощий, никогда не занимался спортом и часто получал за то, что не делал домашних заданий. Я знала, что у него какие-то проблемы в семье, но дети не понимают таких вещей.
Они только судят.
– Когда я был маленький, – продолжает он, – всегда можно было уйти домой и спрятаться от этого всего. Но теперь мы выросли. Появился «Фейсбук», и на все гадости, что они говорят обо мне днем, я вынужден натыкаться даже по ночам.
Я слышу слезы в его голосе. Наверное, надо бы принести ему салфетки, чтобы вытереть кровь, но не хочу прерывать его.
– Один из вас, уродов, толкает мой поднос, и вся еда оказывается на одежде. Что все тут же делают? Правильно, достают телефоны. А потом мне приходится переживать это заново, натыкаясь на фотографии в ленте каждый час, даже через много дней или недель, снова и снова. Мне больше некуда от этого деться, даже когда ухожу из школы.
Я никогда не думала об этом, не видела ситуации с его стороны. В детстве проблемы дружбы и адаптации в коллективе тревожили нас, только пока мы в школе. Когда же уходили домой, мы были свободны, и большинство нас, надеюсь, чувствовало себя в безопасности. А теперь, выйдя из школы, мы только уходим из нее. Давление, сплетни и мучения следуют за нами по пятам. От них никуда не спрячешься.
– Это происходит постоянно. Унижения…
– Так будет не всегда, – повторяю я и подхожу ближе.
– Это видят мои семья, сестры и друзья. Они стыдятся меня. – Он всхлипывает и снова начинает дрожать. – Поэтому я нюхаю.
Он достает из рюкзака тряпочку и спрей. Я подхожу ближе. В горле стоит ком.
– Нанюхиваюсь как можно сильнее и в любой удобный момент, – говорит он, – потому что только так я могу выдерживать это, дышать, есть и смотреть на таких как ты.
– Мэнни…
– Когда все только причиняет боль… – он бросает рюкзак и чем-то пшикает на тряпку, – начинаешь задаваться вопросом: зачем я живу? Никому нет до тебя дела, и тебе самому становится плевать. Ты просто хочешь, чтобы боль утихла.
Он подносит ее к носу. Я подбегаю и забираю у него тряпку и спрей.
А потом обнимаю его и прижимаю к себе. Мы оба плачем.
– Все хорошо. Все хорошо, – шепчу я.
Я роняю вещи на пол, обнимаю его хрупкую, дрожащую фигуру, и слезы катятся по щекам. Какого черта? Как он до такого докатился? Он не был таким в детстве. Никто из нас таким не был.
Он тяжело дышит, а я вспоминаю те случаи, когда о нем не думала, все, чего не хотела замечать, те разы, когда я не обращала внимания на то, что происходит, потому что боялась остаться одна и стеснялась того, какая я на самом деле ранимая.
Мы были детьми, мы нравились самим себе и были счастливы. Когда все успело измениться?
Я протягиваю руку, выбрасываю тряпку в мусорку и смачиваю водой бумажное полотенце: пусть протрет шею.
Даю ему полотенце, опираюсь на столик и пытаюсь унять слезы.
Это безумие. Как он может так себя истязать? Он должен верить, что все наладится. Мир раскроет свои объятия, и ты больше не будешь чувствовать себя в ловушке. Нужно просто подождать.
Но я смотрю на него и вижу только залитое слезами лицо, мешки под глазами и пустой взгляд. Он с отсутствующим видом оттирает на шее кровь. У него уже нет сил ждать.
Я утираю слезы и стараюсь говорить спокойным голосом.
– Так будет не всегда.
Я хочу, чтобы он об этом знал. Но он смотрит на меня так, будто не надеется на счастливый конец.
– И когда же станет лучше?
Его слова болью отдаются в сердце. Да, когда? Сколько еще ему терпеть?
Никогда нельзя терять надежду: мы меняемся, изменяются наша жизнь, наше окружение. Когда-нибудь этот ужас закончится.
Но это не значит, что сейчас мы бессильны. Я не могу изменить его жизнь, но кое-что сделать все-таки могу.
Я поднимаю и протягиваю ему рюкзак. Взяв за руку, тяну его в коридор. Мэнни на ходу выбрасывает в урну мокрые полотенца.
Мы проходим через холл и идем в столовую. Я ослабляю хватку на случай, если он захочет убрать руку.
Но он этого не делает. Держась за руки, мы встаем в очередь и слышим, что вокруг все затихают, а народ за столиками начинает шептаться.
Я беру два подноса и отдаю один Мэнни.
– Зачем ты это делаешь? – тихим голосом спрашивает Мэнни. – Я же тебе не нравлюсь.
– Ты всегда мне нравился, – говорю я, поворачиваясь к нему. – А еще мне нужен друг.
Когда я вела себя как уродка, в этом не было ничего личного по отношению к Мэнни. Он никогда не переставал мне нравиться.
Очередь движется, а у меня начинает гореть спина: все смотрят на нас. Надеюсь, это моя паранойя. Если нет, то, наверно, они восприняли это как вызов. И нет Миши, чтобы защитить меня.
Но мы справимся.
– Я всегда ем в библиотеке. – Мэнни нервно оглядывается.
Я беру стаканчик с желе.
– Есть надо в столовой.
– На нас все смотрят.
– Это потому, что у тебя попка круче, чем у меня.
Он усмехается, но веселье быстро улетучивается, может, потому, что он до сих пор не уверен, что может мне доверять. Я не виню его.
Мы ставим на подносы макароны с сыром и кладем кексы. А еще я беру газировку, потому что я голодная и хочу выпить что-нибудь калорийное.
Расплатившись, подхожу к круглому столику и оборачиваюсь, чтобы убедиться, что он идет за мной.
Он несет рюкзак и поднос, стреляя глазами по сторонам: жутко нервничает.
Не могу вспомнить, когда я видела его здесь. А теперь все взгляды направлены на нас.
Не реагируя на них, я ставлю поднос на стол и сажусь. Он опускается на стул напротив. У меня волосы шевелятся оттого, что мы в центре внимания, и я знаю каждого из этих зевак. Но я делаю глубокий вдох и стараюсь приободрить Мэнни улыбкой.
– Видишь? – заявляю я, открывая колу. – Уже становится лучше.
