Мы садимся в машину и долго молча куда-то едем. Играет музыка, на улице пасмурно, и мои веки тяжелеют. Наверно, потому, что в последний раз я более-менее выспалась в прошлый четверг.
Не знаю, готова ли простить его, но я хочу быть с ним. Его запах, вид, его прикосновения… Да ему даже необязательно меня трогать. Мне становится спокойно уже оттого, что он рядом.
Может, я чересчур ранимая, но сейчас не хочу быть ни в каком другом месте.
Накрапывает дождь. Мы въезжаем на дорожку, ведущую к дому, скрытому от посторонних глаз за живой изгородью.
Сердце у меня замирает.
– Твой дом?
Мы в Тандер-Бей? Не думала, что я приходила в себя так долго.
Он заезжает в гараж и выключает двигатель.
– Ты когда-нибудь здесь бывала?
Я киваю.
– Пару недель назад. Ты так долго не писал, мне нужно было убедиться, что с тобой все в порядке…
– Не нужно ничего объяснять, – перебивает он меня. – Я должен был написать. У тебя было полное право волноваться.
– А почему ты перестал писать?
Улыбаясь, он открывает дверь и достает мои кеды.
– Я обязательно расскажу тебе. Но не сегодня. И ты ни в чем не виновата, – заверяет он.
– Твой папа сказал, что ты в порядке.
Я вылезаю из машины и иду за ним в дом.
– Отец не любит выносить сор из избы. Сказала ему, кто ты?
– А он обо мне знает?
– Конечно, – отвечает он, заходя в комнату, похожую на гладильню, и отправляя кеды в стиральную машину. – Он годами видел в почтовом ящике письма от тебя.
Да, конечно. Если бы сказала, кто я, он бы, наверно, пригласил меня в дом и показал Мишины фотографии. И я бы еще раньше узнала, кто он такой.
Миша подходит ко мне и тянет за подол футболки, но я прижимаю ее к себе и поднимаю на него глаза.
– Дома никого нет, – успокаивает он. – Давай постираем твою одежду. Ты можешь пока принять душ, а я поищу, во что тебе переодеться.
Я сомневаюсь всего секунду. Мне не нужно никуда ехать прямо сейчас, а все шмотки липкие, несмотря на Мишины попытки меня отмыть.
Я киваю, раздеваюсь и по одной отдаю ему вещи. Он кладет мои шорты, футболку и белье в стиральную машину, добавляет стиральный порошок и запускает стирку, а потом достает мне футболку из сушилки.
Надев ее, я беру его за руку, и он ведет меня в другую часть дома.
Мы проходим через огромную гостиную. Я смотрю по сторонам и разеваю рот.
– Ого, – бормочу я.
– Что?
Я качаю головой.
– Ничего.
Просто это очень смешно. В школе он общается с худшими из худших, выглядит как малолетний преступник, и все, включая Лайлу, Трея и поначалу даже меня, считают, что он бедный приемный ребенок, которому суждено стать бандитом.
Если Лайла узнает, что он живет в доме больше моего и ее вместе взятых, где на стене висит Гоген, то первой бросится лизать ему задницу.
В доме темно, но я все равно вижу, что он потрясающий. Мебель блестит деревянными панелями, повсюду произведения искусства и просто милые безделушки. Я чувствую запах мебельного лака. Что там Миша писал о том, чем занимается его папа? Торгует антиквариатом?
И раз его отец – сын сенатора, у него не должно быть финансовых проблем.
– Любишь арахисовое масло и джем? – спрашивает Миша, пока мы поднимаемся по лестнице. – Это единственное, что я умею готовить так, чтобы не воняло горелым на весь дом.
– Сойдет.
Он проводит меня в просторную ванную, темную и невероятно мужскую, открывает стеклянную дверь и включает мне душ.
– Чувствуй себя как дома. – Он нежно целует меня в лоб, берет с полки полотенце и кладет на столик. – А я пойду сделаю сэндвичи.
Он уходит, а я смотрю ему вслед и наконец вижу не только высоченную гору мышц, но и того мальчика, которого столько лет представляла, к которому привязалась, которого полюбила и считала нежным и заботливым.
Выйдя из душа, вытираюсь и надеваю футболку. Потом беру со стола расческу и привожу в порядок растрепанные волосы. К счастью, Лайла их не испачкала, так что голову мыть не пришлось.
Выхожу в коридор, слышу, что где-то внизу играет музыка, и иду на звук. Медленно и осторожно: вдруг это его отец.
Миша у себя в комнате. Он убирает разбросанную одежду. На кровати – тарелка с сэндвичами с джемом и арахисовым маслом и виноград, а рядом пакетики с соком.
Я сдерживаю смешок. В последний раз я так обедала в классе пятом.
Негромко играет Пинк. Как мило. Он знает, что она мне нравится.
Осмотревшись, замечаю четыре картонных коробки у стены, стоящих одна на другой, и подхожу к ним.
– А это что такое? – спрашиваю, приподнимая крышку.
– О…
Мои глаза расширяются. Я делаю шаг назад и роняю крышку на пол.
Коробки полны черных конвертов с серебряными чернилами.
– О боже.
Снова заглядываю внутрь и перебираю их. Каждый подписан моей рукой.
Он их сохранил.
Он их сохранил?
Не знаю, почему, но я всегда думала, что он выкидывает мои письма. С чего бы ему их хранить? Копаюсь в памяти и даже не могу вспомнить, о чем они. Наверно, ничего особо интересного.
Три остальных коробки, должно быть, тоже набиты письмами.
– Поверить не могу, что я столько написала, – говорю я, немного ужаснувшись. – Ты наверняка устал от меня.
– Я обожал тебя.
Я поднимаю глаза и вижу, что он смотрит в пол. Сердце начинает ныть.
– Я обожаю тебя, – быстро поправляется Миша. – Я прочитал каждое как минимум два раза. А свои любимые – гораздо больше.
Его любимые. И тут я вспоминаю те письма, что нашла в Бухте. Он там жил, вдали от дома, и взял их с собой. Остальные остались здесь.
Теперь я чувствую себя виноватой.
– Они у меня в столе, – признаюсь. – Я соврала. Я их не сожгла.
Он коротко кивает.
– Да, я надеялся на это. Твои, которые ты разбросала по комнате в Бухте, тоже у меня. На случай, если захочешь их вернуть.
Я благодарно улыбаюсь. Да, я хочу их вернуть.
Я снимаю крышку с коробки. Любопытно было бы заглянуть в пару конвертов и вспомнить неловкие моменты, которыми я годами делилась только с Мишей. Первый поцелуй с языком, музыка, которая казалась мне классной, а потом оказывалась отстойной, все наши споры…
Ему было со мной непросто. В смысле, если он пользуется телефоном на системе андроид, это не делает его долбаным интровертом, который не найдет нормальной работы и никогда не получит прав, как я считала раньше. На самом деле я так не думала.
