Даже если это и кризис среднего возраста, что такого? Мой собственный красный спортивный автомобиль из слов.
Какая разница? Срок сдачи статьи о татуировках давно прошел, и никакую новую тему она брать не собирается.
– Родственники приехали, – отговаривалась Мэрион.
В конце каждого дня она распечатывала написанные странички, и пачка росла, как на дрожжах. Так, ступенька за ступенькой, она поднималась вверх по лестнице, и под конец только и оставалось, что открыть дверь и выпустить придуманных персонажей в широкий мир.
– Прочтешь? – Мэрион протянула Дарии стопку листочков.
Когда она ушла от Дарии, сразу же поехала в тату-салон.
– Начнем? – Они с Куртом уселись по разные стороны стола.
– Начнем.
Мэрион протянула руку, и Курт повернул ее запястьем вверх.
– И что же мы тут напишем?
Ава
Подруги Кейт все время сердились на нее – она так ни разу и не приехала. У каждой в голосе слышалось: ты же знаешь, что такое рак, могла бы поделиться опытом. Как будто смерть – вроде навыка, усовершенствуешь его, а потом можно и в резюме вставлять: «Отлично справляется со смертью». Конечно, у нее есть опыт, и им это известно. В десять лет она научилась вставать сторожевым псом у двери в палату, где лежала мать, и не пускать к ней посетителей, неспособных иметь дело с болезнью. Их легко опознать по напрягу в глазах и слишком пышным букетам. Такие просто не могут удержаться, жалуются на тяжелый день, на противную продавщицу, на то, что сегодня с утра так и не побегала, в лодыжку вступило, пришлось сойти с дистанции на седьмом километре. Приходят навестить мать, уже заранее ее оплакивая. Одеваются в скорбь, словно в траурный наряд от лучшего дизайнера. Валят свое горе на ту, что и так не может выбраться из постели.
Нервничают, путаются в словах, в глазах страх. Ава сразу их замечала. Стоило ей увидеть таких посетителей, как она быстро-быстро выходила из палаты, закрывала за собой дверь и объясняла, что мама спит и проснется не скоро.
Неделя за неделей, пока папа был на работе, мама с дочкой в больнице играли в рамми, беспрерывно раскладывая карты на вращающемся прикроватном столике. В чем тут было дело, в долгих ли карточных играх, в длинной череде посетителей или в бесконечном круговращении надежды и отчаянья, в которое превратилась мамина жизнь, но Ава придумала собственную теорию под названием «Карты жизни». По правилам этой игры, если кто-то умирает, его карты не перешибешь. Выигрыш за ним – еда, музыка, цветы, телефонные звонки – чего душа ни пожелает. У тебя дурной день, несданный экзамен, ты зубами стучишь от страха при виде маминого осунувшегося лица – а выигрыш все равно за ним. Ты здоровая, так что уж, пожалуйста, сама разбирайся со всеми своими неприятностями. Твою карту побить ничего не стоит. Это, конечно, справедливо. Они же во всем остальном проиграли, пусть хоть тут выиграют.
И все же в больничной палате не до четких правил. Здесь все с вопросительным знаком, поди пойми, чем дело кончится. Связь с реальностью одна – боль. Только много лет спустя Ава поняла, что замечательно задуманные правила «Карт жизни» никогда не соблюдались. Игроки-то живые люди, подопытные кролики, привязанные к жизни болью и любовью. А боль и любовь у каждого свои.
Но тогда Ава ничего этого не знала. Она приучила себя не дышать носом, ведь с каждым вдохом было все яснее – мамин, такой привычный, такой любимый запах изменился. Теперь она пахнет не корицей и осенней листвой, а сыростью и плесенью. И обратно хода нет, дальше будет только хуже, что бы там доктора им с отцом ни обещали, какое новое лечение ни сулили. Она знала. Она столько времени провела в больнице, что научилась носом распознавать смерть за много недель до конца. Она знала, что мужчина в дальней палате скоро умрет, почуяла, проходя мимо. Смерть пахнет пылью и сыром. И еще немножко кирпичным подвалом в жаркий летний день. В следующий раз она почуяла этот запах, когда к одной из пациенток пришла посетительница. Сказать ей? Невозможно. Да никто и не поверит.
И вот теперь Кейт. Вроде столько лет прошло, но страх и печаль как духи. Оттенки аромата – верхняя и средняя ноты – уходят, зато базовая нота никуда не исчезает. И ты снова там, с чего начал. Что она может сказать подругам Кейт, которые непрерывно напоминают ей, что она ее самый старый друг? Пусть не смотрят на нее с укором и не качают разочарованно головами. Что она может сказать? Что она этого не вынесет? Подойдешь к кровати и вдруг почуешь запах смерти? Ей с этим не справиться. Она не может снова играть в эту игру, делать веселое лицо, поддерживать и подбадривать и носом чуять, что врачи все врут.
Приходится отговариваться тем, что она ужасно занята, совершенно завалена работой и никак не может прилететь прямо сейчас. А по ночам лежать без сна и вспоминать запах Кейт – аромат заботы и чуткости, с легкой улыбкой где-то в самой серединке. Аве нужно сохранить запах Кейт, чтобы она не потерялась. Да только случилось чудо, Кейт, оказывается, и не думала теряться. И Аве стало казаться, что у нее куча козырей на руках, а игра-то уже кончилась.
А потом, на вечеринке, Кейт дала Аве задание – отправиться на марш по сбору пожертвований на борьбу с раком груди – три дня, сто километров пешком. Ава даже не удивилась, когда заметила невысказанное удовлетворение в глазах остальных подруг. Взглянуть Кейт в глаза она просто не решилась.
Ребенком Ава страшно гордилась своим обонянием. В те времена мама еще пекла энчилады и возилась в саду. Ава обожала по запаху, не оборачиваясь, угадывать, кто пришел и откуда. Она безошибочно определяла, где папа сегодня обедал – в мексиканском ресторанчике или просто перехватил хот-дог на ходу. Вернувшись из школы и обняв мать, она знала, что утром та забегала к соседке, которая стирает невероятно красивые кашемировые свитера и шелковые блузки в своем любимом стиральном порошке с нежным цветочным запахом. Запах казался Аве розовым и голубым, как полоски на упаковке. Она угадывала, проходил ли гость мимо типографии, где печатают газеты, остановился ли понюхать розы, которые мама выращивает перед домом. Люди идут себе по жизни и совершенно не думают о том, что собирают разные запахи. А уходя, оставляют свой собственный запах, и он шлейфом тянется за ними – даже ребенок не заблудится. Если знаешь, что делали окружающие, если читаешь запах их жизни как открытую книгу, не так страшно.
Учитель в школе объяснил Аве, что в космосе нет запахов, для запаха нужна гравитация. Так и было, но когда мама умерла, все перевернулось с ног на голову. В мире без мамы только и осталась что гравитация, которая притягивала все: свет, запах, вкус, прикосновение, звук. И расплющивала в лепешку об землю, куда закопали маму. И там, наверху, не было ничего.
Все хотели помочь – отец, соседка, любимая учительница, которая раньше каждое утро приветствовала ее запахом лаванды и овсянки, а теперь пахла ничем. В то лето, после смерти матери, отец отвез Аву на остров Лопес. От их домика до домика родителей Кейт шла протоптанная лесная тропинка. С трехлетнего возраста лето означало остров Лопес и Кейт. Девочки вдвоем гуляли по каменистому пляжу, ныряли с мостков в ледяную воду – только дети и старики могут вынести такой холод. В то лето, после смерти матери Авы, Кейт все время приходилось подсовывать Аве прямо под нос разные разности. Раковины крабов и чернику, водоросли и сосновую смолу.
