– Соломоновы острова. – По плечу вился замысловатый черный узор. – Техас. – И показал на другое плечо.
– Мы квиты, – улыбнулась она, – а с этой гадостью что делать?
Руки были по-прежнему в тесте.
– Ничего-ничего, – ободрил Генри. – Шваркни посильнее.
– Что?
– Шваркни о столешницу.
Дария смотрела, как тесто медленно стекает на мраморную поверхность.
– Нет, так делу не поможешь. Надо как следует шмякнуть.
– Неужели? – Она подняла глаза на Генри.
– Давай-давай, ему больно не будет.
Дария подцепила тесто обеими руками, потянула, оторвала от мраморной столешницы. Подняла повыше и со всего маху ударила им, как мокрым полотенцем. Хороший получился звук, громкий.
– Отлично. Теперь сложи вдвое и стукни еще разок-другой.
Дария снова бросила тесто на столешницу. Чпок. Сложила. Чпок. Снова сложила. Тесто менялось под руками, становилось гибким, упругим. Но ей все казалось, оно сейчас заорет от боли. Как же можно его так кидать?
– Может, муки добавить или еще чего?
– Все хорошо, мы почти у цели, – невозмутимо ответил Генри. – Напитываешь тесто воздухом, и прямо на глазах возникают цепочки клейковины. Очень красиво.
Дария стряхнула тесто с рук и отступила.
– Теперь ты.
Он кивнул и подошел поближе, осторожно подцепил ладонями расплывшуюся массу. Вытянул, сложил – движения привычные, любовные – снова и снова, снова и снова. Тесто, руки, воздух – все вместе. С каждым движением тесто все легче отставало от столешницы. Она глазам не верила, глядя, как сглаживается грубая фактура. Тесто теперь было ровное и белое, оно растягивалось и сжималось в такт его дыханию.
– Потрясающе.
– Один француз научил. Я даже не представлял себе, до чего оно живое. Просто как щенок. А теперь пора лепить буханки.
Генри отделил половину теста, завернул края внутрь, один на другой, скруглил ладонями. Дария завороженно следила за процедурой – тесто с явным удовольствием слушается его рук, покорно принимает нужную форму.
– Твоя очередь.
Дария смыла ошметки старого теста, насухо вытерла руки. Подошла поближе, положила чистые ладони на тесто. Мягкое, зовущее, полное воздуха. Она закрыла глаза, припоминая движения Генри. Слегка согнула ладони, подцепила тесто с двух сторон, придавая форму. Тесто теплое, как ее кожа.
Она открыла глаза и посмотрела – сначала на буханку, а потом на Генри.
– Ты только глянь, – и потянулась за поцелуем, таящимся в его улыбке.
Дария лежала рядом с Генри, вдыхая запах печеного хлеба, наполнивший все вокруг – плавучий дом, мужчину в постели. Теплая сладость, летнее поле, терпкость вина. Вот бы духи такие, как этот хлебный дух – только ведь духами не опрыскаешь все тело – а тут этот запах везде, пропитал волосы, руки, широкую, теплую грудь.
Наверно, и от нее точно так же пахнет. Она поднесла запястье к носу, а потом уткнулась Генри в шею, не в силах надышаться его запахом.
– Ты как?
– Счастлива.
– Типичная реакция на хлеб, – ухмыльнулся он.
Ноги вращают гончарный круг, руки обхватили шматок глины. Весь день идет дождик. Капли стучат по водосточному желобу, выводят негромкую мелодию, заливают огородик, по зимнему времени пустой. Старенький плеер стоит на полке, крутится диск, подаренный Генри. Низкий, грудной, почти мужской голос певицы перекатывается гравием по проселочной дороге. Музыка и страсть сливаются, ничто больше не сдерживает мелодию – тут и детская радость, и горе вдовы, и гнев мужчины в мире, где обратно хода нет.
Дария толкает гончарный круг, мокрыми ладонями ощущает движение глины. Руки растягивают глину и снова осаживают, та податливо слушается. Большие пальцы все расширяют и расширяют полость, превращают глиняный колобок в вазу.
Январь. Воскресенье. За окнами плавучего дома – холод. Над заливом стелется низкий туман. Дария только что вытащила две буханки хлеба из печки. Что за наслаждение – кухня теплая, да и через прихватки жар пробивается. Буханки коричневатые, округлые, хорошо пропеченные.
За последние месяцы она по-настоящему навострилась печь хлеб, хотя поначалу ее неудачные попытки приводили в восторг только чаек. Она радовалась выходным, веселому хороводу на кухне и в постели, тесту, медленно превращающемуся в буханку хлеба. Самое приятное – засунуть хлеб в печку и улечься вдвоем в постель в каюте над кухней. Голова на плече у Генри, а он рассказывает замысловатые истории об опасных приключениях и милосердных странниках. Сказания о путешествиях и запах свежеиспеченного хлеба постепенно заполняют плавучий дом.
– Может, и мы куда-нибудь поедем? – спрашивает она, и они обсуждают далекие города, куда отправятся вместе, тамошних людей. И неспешный разговор укрывает ее теплым одеялом.
Генри всегда умудрялся закончить историю ровно в тот момент, когда хлеб пора было вынимать из печки. Сегодня буханки особенно удались, наконец-то она все сделала, как надо. Зазвенел телефон, Генри что-то тихо ответил.
– Это Мэрион. – Генри спустился по лесенке в кухню. – Она тебя искала. Твоя мама приехала, и Мэрион спрашивает, придем ли мы на ужин. Я сказал, придем.
И все это как бы между прочим, словно грабитель, который объясняет, что нечаянно забрел в банковский сейф в поисках мужского туалета.
– Что? – напряглась Дария.
– Я думал, ты не будешь возражать.
– Не смей за меня решать.
Она взяла в руки буханку с твердой, равномерно коричневатой корочкой. Дария вышла на палубу и принялась крошить хлеб. Чайки ринулись к ней с восторженными криками.
– Может, пора уже дать ей шанс? – Генри возник у Дарии за спиной.
– Ты не знаешь, о чем говоришь, – в голосе металл. – Ты всюду ездишь – знакомишься с людьми. А потом уезжаешь. Они не таскаются за тобой всю жизнь, не липнут к тебе. Тебе с ними больше не надо встречаться.
– Ты, конечно, с матерью только на днях виделась.
Как холодной водой окатил. Сразу же осекся, сказал только «прости меня» и ушел с палубы.
Когда Дария вернулась в кухню, Генри, спиной к ней, резал вторую буханку. Намазал ломоть маслом и, не глядя, протянул ей. Кусок еще совсем теплый.
– Я полагаю, что к ласковым словам ты еще не готова?
– Прости, пожалуйста. Поэтому-то я и не хочу идти. Видишь, во что я сразу превращаюсь.
– Я с тобой пойду.
– Тебе не понравится то, что ты увидишь.
– Ты или она?
– Обе.
– Тогда я буду воображать, что встретил незнакомку, и вернусь домой к Дарии.
Они решили пройтись пешком, Генри сказал, что неплохо бы прогуляться и остыть – даром что вечер ясный и холодный. Дария в три слоя обмотала шею шарфом. Его подарил Генри на Рождество.
