– Сара не слишком изобретательна, – заметила Дария, выходя в соседнюю комнату. Она сняла вазу с верхней полки, куда ее убрали подальше от детей. Ваза в форме нижней половины песочных часов едва умещалась в ладонях. Зеленые и голубые завитки плыли по поверхности – то ли водоросли, то ли полоски неба.
– Прелесть какая. – Генри взял у нее вазу. – Похоже на вазы с осьминогами, только гораздо меньше.
– Именно, – удивилась Дария. – А вы откуда знаете?
– Видел, как в Греции в такие вазы ловят осьминогов.
– Он без ума от воды, – прокричала Сара из кухни. – Спроси его, где он живет?
– Где вы живете, Генри? – покорно спросила Дария.
– У причала в Истлейке.
– В плавучем доме?
– Ага, приятель уехал на год, а я сторожу. – И рассмеялся, глядя на ее загоревшееся от восторга лицо. – Интересно? Хотите посмотреть?
– Почему пекарь? – Дария и Генри расположились на складных стульях на палубе плавучего дома, закутались в зимние куртки и шарфы – так холодно, что видно дыхание. Время далеко за полночь, все вокруг затихло, только крошечные огоньки освещают рябь на воде.
– А почему керамист?
– Я первая спросила.
– Ну, я люблю все делать по утрам. – Он рассмеялся при виде ее физиономии. – Честное слово. Привык, когда по Америке путешествовал, ранним утром на дороге хорошо, никого больше нет. И свет такой особенный, солнце всходит над полями на Среднем Западе, каждый кукурузный початок освещает. Красота!
Дария кивнула. Она редко скучает по родным местам, но бескрайних полей ей порой не хватает.
– Деньги кончились, когда я добрался до маленького портового городка в Массачусетсе. Я понятия не имел, как хлеб пекут, но был готов работать спозаранку – а им нужен был кто-нибудь тесто замешивать. И мне понравилось. Понравилось вставать в четыре утра – это совсем не то, что вовсе спать не ложиться. Идешь себе по самой середине улицы и на луну глядишь. Понравилось приходить в булочную первым, включать электрические печи, отмерять муку и воду, принюхиваться к запаху дрожжей. Понравилось творить день из самых простых ингредиентов.
Он не сводил глаз с воды, а Дария сидела, обняв колени: холодно на ветру. Помолчали.
– Так почему керамист? Твоя очередь.
Дария ответила сразу же, ей не первый раз задавали этот вопрос:
– Люблю возиться в грязи.
Она рассмеялась, и смех далеко разнесся над водой.
Генри помолчал, а потом сказал задумчиво:
– Знаешь, никогда не встречал никого, кто бы так сильно старался быть непредсказуемым.
Дария сильнее стиснула коленки.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Только то, что от этого иногда устаешь не меньше окружающих.
Дария встала, потирая ладони, чтобы согреться.
– Нам обоим утром рано вставать.
Генри кивнул. Дария спустилась вниз забрать сумку, а затем снова вышла на палубу, руки в карманах куртки.
В воде что-то плеснуло.
– Что бы это могло быть?
– Просто качнуло, наверно. До свидания, Генри.
– Спокойной ночи. Удачи у гончарного круга.
Когда она, дойдя до конца причала, обернулась, он все еще сидел в кресле, вытянув ноги, и глядел на воду.
Дария с маху шмякнула глиняный колобок на гончарный круг, толкнула маховое колесо. Смочила руки, обняла ладонями уже чуть-чуть просевший шар, убедилась, что он в центре круга, вытянула глину, снова спрессовала, опять вытянула – руки вели знакомый диалог с глиной, прощупывали, нет ли дефектов, проверяли на податливость – ни дать ни взять первый разговор за коктейлем. Смотри повнимательней, и сразу поймешь, выгорит ли дело – зачем без толку время убивать?
В студии холодно – ничего не поделаешь, профессиональный риск. Мэрион всегда говорит, что Дария работает в морге, но в тепле глина слишком быстро сохнет. Проще напялить лишний свитер и вскипятить чайник. Неудивительно, что гончары лепят столько кружек – всегда хочется горячего чаю. В студии постоянно царит ноябрь, воздух тяжелый и влажный. Для лепки хорошо, а вот сохнет керамика слишком долго.
Большим пальцем Дария наметила вмятинку в центре комка глины, подушечками пальцев расширила и углубила отверстие. Прижала локти к бокам для устойчивости. Одна рука – пальцами вниз – внутри, другая формует наружную поверхность будущего изделия, большие пальцы соприкасаются на кромке. Кончиками пальцев наметила горизонтальные бороздки в глине. Ладони пошли вверх, и бороздки послушно потянулись следом. Дария слегка смочила пальцы и повторила движение, на этот раз помедленнее, одновременно уменьшая скорость гончарного круга. Многие керамисты предпочитают круг с электрическим приводом – меньше устаешь, и коленям легче. Но Дария любит ножной круг – сначала толкаешь посильней, потом движение выравнивается, обретает естественный ритм – союз ног, рук и вращающейся оси.
Неожиданно в дверь постучали. Никто никогда не заходит в студию, даже Мэрион не осмеливается, знает, что и для нее открыта лишь дверь квартиры.
Пришлось вытереть руки ветошью и пойти к двери. Продолговатый предмет, завернутый в белую тряпицу, лежит у порога. Даже сквозь материю от него исходит тепло. Дария вдыхает густой, золотистый запах свежеиспеченного хлеба, отрывает кусок от буханки и сразу же вгрызается, корочка хрустит на зубах, а под ней мякоть; теплый дух овевает лицо.
Тут же записка. Она гласит: «В семь вечера. На голодный желудок».
Более чем предсказуемо. Но приятно.
Генри отказался говорить, куда они идут. В конце концов они добрались до отделанного кованым железом кирпичного дома в старой части города. Когда-то это был самый центр, именно тут обосновались первые поселенцы, застолбили участки для первых лавок – Сиэтл был тогда последней остановкой по дороге на Аляску. Продажа золотоискателям необходимого снаряжения приносила больше денег, чем разработка горной породы или промывка золота. Тут, у самого края материка, смешались респектабельность, отчаяние и авантюризм. Сегодняшние старатели сидели по домам и играли на компьютерах, а нищие ловцы удачи подались к другим берегам. Дария попала в Сиэтл в двадцать лет, ей страшно понравился этот нервный город, но она давно уже не заглядывала в старые районы по вечерам, и теперь вокруг казалось мрачновато. Она поплотнее запахнула пальто и старалась глядеть только на белые огонечки рождественских гирлянд, увивавших деревья на бульваре.
Генри подбодрил ее улыбкой и открыл неприметную дверь где-то сбоку. Они попали на огромную кухню, заставленную серыми пластиковыми баками с надписями «пшеничная» и «высший сорт». Дария не спускала глаз с Генри, а тот уверенно подошел к большому металлическому котлу, приподнял прикрывающую его ткань и удовлетворенно вдохнул. На Генри было длинное черное пальто и небрежно повязанный шарф. Вся сцена была настолько безнадежно-изысканно парижская, что Дария немедленно расслабилась.
