— Начинаем откачивать воду на девяносто четвертой, — сказал он, разминая сигарету. — Закончим и перейдем на девяносто третью. Вы знаете, откуда там поступает вода?
— Нет, — сказал я.
— Вы были на девяносто третьей скважине?
Я ответил:
— Да, был.
— Так почему же вы не знаете, откуда там поступает вода?
— Я не всевидящий, — сказал я. — Из-под земли, как я понимаю.
— А откуда взялась вода возле оранжереи?
— Тоже не знаю, — сказал я.
— Что же в таком случае вы знаете? — поинтересовался Майстренко.
Он стоял, спрятав руки в карманы ношеного ратинового пальто, и рассматривал меня с нескрываемым интересом.
— Если я вам отвечу, что возле оранжереи лопнул водовод, это удовлетворит ваше любопытство? — спросил я.
— Отчасти, — ответил Майстренко. Он все рассматривал меня — миролюбиво и доброжелательно. Потом сказал: — На станции есть схема расположения водоводов. Я хочу на нее взглянуть.
— Пойдемте, — сказал я.
Мы вошли в станцию, и он сразу направился к столу, за которым сидели машинистки. Схема расположения водоводов лежала под стеклом, и он постучал по стеклу пальцем.
— Вот оранжерея. Возле нее проходит сбросной водовод девяносто третьей скважины и труба отопления от котельной. Девяносто третья включена в сеть. Так откуда вода?
Я не ответил.
— В подвале свищи в напорном водоводе. Сколько их?
— Три, — сказал я.
— Вы пробовали вставить колышки?
— Колышки? — переспросил я.
— Так, — сказал Майстренко. — Так. Мы возьмем трубу в «хомут», — продолжал он после короткой паузы, — но это не выход. Потребуется общая остановка станции. Какие секции вы отключите на высокой стороне? Вы видели схему электрооборудования?
— Видел, — сказал я.
— Посмотрим на нее еще раз.
Мы прошли на высокую сторону и остановились перед схемой, висевшей в застекленной рамке на стене. Майстренко поднял руку и ткнул в схему пальцем. Я увидел старенькие часы «Победа» у него на руке.
— Что это?
— Масляный трансформатор, — сказал я.
— Тока или напряжения?
— Напряжения.
— А это? — спросил он. И снова ткнул.
— Трансформатор тока.
— Какой?
— Не помню, — сказал я.
— Так, — сказал он и опустил руку. — Так. Очень плохо.
— А вы знаете, как расставлять пределы в неопределенных интегралах? — спросил я его. — Может, покажете мне?
Он посмотрел на меня. Потом сказал:
— На станции не этим занимаются.
— Послушайте! — сказал я. — Вы, как я понимаю, мастер…
— Я заместитель начальника отдела.
— …или десять лет работали мастером, раз стали заместителем начальника отдела, и знаете здесь каждую трубу. Так вот, если вам хотелось, чтобы на третий день работы я знал не меньше вашего, вы бы зашли ко мне в институт и предупредили бы меня, что ваш Мироян назначит меня начальником шестой станции. Тогда я рассказал бы вам, что почем, даже если бы вы меня среди ночи растолкали!
— Конечно, — сказал он и внезапно положил руку мне на плечо. — Конечно, ты бы все рассказал. Я в этом не сомневаюсь.
От неожиданности я остолбенел. Мгновение его рука продолжала лежать на моем плече, но я не чувствовал ее, только смотрел. Потом он убрал руку.
— Ты вот что, — сказал он. — Ты, если чего-то не знаешь, ни у кого не спрашивай. Дождись меня. Нельзя, чтобы видели, что ты чего-то не знаешь.
— Да, — сказал я. — Спасибо.
— Прежде чем принимать решение, в котором ты не уверен, позвони Пахомову или мне. Меня зовут Сергей Сергеевич.
— Хорошо, — сказал я. — Спасибо, Сергей Сергеевич.
— Теперь попробуем поставить колышки в подвале. Ты когда-нибудь вставлял колышки?
— Не приходилось, — сознался я.
Он достал из кармана обломок ножовки, заточенный с одного конца и с другого обмотанный изолентой, раздобыл щепку, разделил ее пополам и застружил обе половинки, сидя на корточках у верстака. Точно так же, на корточках, он сидел в подвале, в котором «лягушки» выбрали столько воды, что кое-где обнажился пол. В тусклом желтоватом свете ламп он сидел на корточках, пробуя заткнуть колышками свищи, из которых с шипением била вода, потом сказал:
— Слишком маленькие. Несколько миллиметров, не больше. Да, надо вырезать «хомут». — И посмотрел на меня снизу вверх.
Немного погодя я стоял возле него на девяносто третьей скважине, перекинув через руку его пальто и пиджак, а он снова сидел на корточках, в одной рубашке с закатанными рукавами и в сдвинутой на затылок шляпе, запустив руку вдоль тела трубы в коричневую взбаламученную жижу, и глядел на меня снизу вверх невидящими глазами. Потом взгляд его стал осмысленным, и он сказал: «Их здесь штук пять, не меньше. Нужно менять трубу».
И я снова шел за ним по двору, едва поспевая, хотя ростом был выше его на полголовы, а он шагал впереди, кривоногий, коренастый, неутомимый. Он остановился возле сваленных на земле задвижек с электроприводами, покрытых налетом ржавчины, сказал как бы про себя: — И ни в одной нет мотора. Я знаю, где их искать. Знаю у кого. Знаю, так его и так! — И снова двинулся вперед. И опять я шел позади, едва поспевая за ним, а после стоял рядом и смотрел, как носок его ботинка ковыряет песок возле ручейка, текущего в черную лужу на дороге, и слушал тусклый, спокойный голос, идущий из-под полей шляпы:
— Нужно останавливать станцию. Нужно брать остановку. Нужно выбрать время, остановить станцию и сделать это как можно быстрее.
Потом он сказал: — Позвони в отдел Пахомову и оставь свой домашний адрес. Ты обязан присутствовать при ремонтах в ночное время. Ты это знаешь?
— Да, — сказал я.
Мы возвратились на девяносто четвертую скважину. И опять я смотрел, как вдвоем со сварщиком они спустились в шахту и Майстренко стал ощупывать каждый свищ в оголовке — медленно, внимательно и неторопливо, так, словно заваривать их предстояло ему самому.
Глава шестая
Выпал первый снег. Вернее, не выпал — мельчайшее снежное крошево таяло, едва коснувшись земли, — но все же он пошел, первый снег, и сумерки сделались фиолетовыми, а снег тек, тек и таял, и свет в окнах домов выглядел особенно притягательно. Возможно, для одного меня.
Я шел по городу, и мириады снежинок роились вокруг беззвучнее дыма, прекраснее сна. Сумерки обступали меня, когда, остановившись возле музея изобразительного искусства, я решил поужинать в кафе «Лето», сторожем которого я был в юношеские приснопамятные времена. До Центрального парка было рукой подать. Заказав две яичницы с ветчиной, я облокотился о высокий столик возле запотевшего окна, послушал ленивую перебранку посудомоек, выбрал корочкой желток, растекшийся по сковородке, и окончательно убедился, что время обходит кафе десятой дорогой. И вдруг увидел знакомое лицо — уборщицу Тамару Ефимовну. Она не узнала меня, и я припомнил, что еще пять лет назад советовал ей есть морскую капусту от склероза, после того, как она дважды ушла с работы в моем пальто. А может, время изменило меня до неузнаваемости? Потом я представил, сколько дней таял в ее мозгу мой зыбкий, расплывчатый отпечаток, покуда клеточка мозга, отведенная мне, освободилась, подобно гостиничному номеру — и на одно мгновение мне сделалось жутко, как если бы я познал сокровенную причину, предопределяющую природу вещей.
