«Хоть бы один-единственный глоток, только б рот смочить, — думал Богдан. — Где же этот проклятый немец?» — Ни о чем теперь, кроме воды, не думалось.
Прошел час, а может, полтора, а может, и два… Немец не появлялся. Все спали. Гармонщиков храпел, как заузданный конь. Никитин, привалившись к стене, тоже похрапывал. Около него, свернувшись клубком, спал Могилкин. Под потолком маячило грязно-серое пятно.
«Темней-то, наверное, и не будет, — решил Сократилин. — Сейчас самые короткие ночи. Плохо, что они короткие. Очень плохо. Подожду еще с полчасика, и надо будить». Сократилин привалился к Никитину, закрыл глаза, попытался забыть и не смог. Он пошевелил языком. Язык, как рашпиль, потер нёбо.
— Сухо, так сухо, как в африканской пустыне, — прошептал он.
Потом Богдан сидел, стиснув зубы, и ни о чем не думал. Казалось, что он уснул. Но он не спал. На него навалилось странное небытие…
Сократилин вдруг встрепенулся, пригладил волосы, застегнул воротник, рука его скользнула по пуговицам и задела медаль.
— Вот уж ни к чему ты здесь, — сказал Богдан Аврамович, снял медаль и сунул в нагрудный карман, потом легонько толкнул локтем Никитина: — Иван!
Никитин поднял голову:
— Пора?
…И сразу все зашевелились, как по команде, словно они не спали, а только делали вид, что спят.
Сначала надо было перетаскать под окно уголь. Работали быстро, бесшумно. Когда кто-то уронил на пол кусок антрацита, замерли и долго прислушивались. Но такая предосторожность была излишней. Окно котельной выходило в переулок между двух глухих стен школы и каменного сарая.
Могилкин сложил руки, вытянулся, как покойник. Его подняли, нацелили головой на дыру и стали потихоньку пихать.
— Ну как? — шепотом спросил Гармонщиков.
— Ничего, подается. Уши малость мешают.
— А что делать?
— Вытерплю. Да толкайте же! — И все поняли, что Могилкину больно, ужасно больно. Поднажали — Могилкин охнул. Теперь уже надо было пихать Могилкина, и пихать как можно быстрее. Он вывалился из дыры, как полено…
— Не сломал бы себе шею, — с тревогой заметил Никитин.
Но Могилкин не сломал себе шею. Он вообще ничего не сломал. Через минуту они услышали его голос:
— Порядок. Тихо. Туман. Давайте лом!
…Над селом висел густейший предрассветный туман. Дома, деревья с трудом проглядывались. Из котельной они попали в школьный сад. Сократилин упал на землю и стал облизывать мокрые листья. Из сада выбрались на картофельное поле, согнувшись бежали по нему. Поле кончилось, и они уткнулись в ограду, забранную плотным тыном. Пошли вдоль забора, миновали бревенчатую стену хлева и очутились на улице, где стояла колонна грузовых машин. Около машин, завернувшись в брезент, спали солдаты. Немцы были так от них близко, что Сократилин разглядел часового. Он, свесив на грудь голову, сидел на подножке кабины.
Повернули назад, и опять бежали вдоль тынного забора, по картофелю, и опять уткнулись в забор, но уже из частокола. И тут рядом, сбоку, закричал петух. Это было так неожиданно, что Сократилин присел и услышал стук собственного сердца. Богдан зажал его рукой. А потом петухи заголосили со всех сторон.
Под утро туман еще больше сгустился. В какую бы сторону они ни поворачивали, везде были заборы. Перелезли через плетень, растоптали огуречные гряды, уперлись в стену дома и услышали немецкий говор. Бросились назад.
…Сократилин полз наугад по капустным грядам, попал в горох. Пожевав гороха, пополз дальше. Его кто-то нагонял. Он оглянулся и не узнал кто. Богдан извивался как уж, использовал каждую канавку с ямкой, удивлялся, какой он все-таки гибкий, проворный, и радовался, что земной шар не такой гладкий и ровный, как школьный глобус. Раздвинув тын, Сократилин скатился в овражек. Овражек был мелкий, и на дне его тек ручеек. Сократилин припал к нему и стал торопливо глотать тепловатую, пахнущую гнилью воду. Руки у него по локти увязли в грязи. Но Сократилин ничего не чувствовал, а только пил, пил и пил… Когда же он оторвался от ручья, то увидел рядом Левцова с Могилкиным. Около них стояла огромная собака. Может быть, она и не была такой большой, но Богдану она показалась огромной.
— Пшла прочь! — зашипел на собаку Могилкин.
Левцов сгреб горсть грязи, швырнул в собаку и, видимо, попал ей в морду. Собака фыркнула, лениво потрюхала по овражку и утонула в тумане. Втроем они выбрались из оврага. Куда? Этого они не знали. Бежали, согнувшись в три погибели, в ушах звенело, глаза горели. Опять ползали по огородам. Сократилину казалось, что он ползает целую вечность и будет всю жизнь ползать и никогда не выберется из плена этих проклятых заборов. Наконец он выполз на дорогу, пересек ее и оказался на полянке с мелкой травкой. Он приподнялся, огляделся и затрясся, обливаясь холодным потом. Он увидел танк. Но какой? Наш трехбашенный, тот самый, который немцы облили бензином и сожгли. Значит, они, исколесив огороды, опять попали на площадь к школе. Богдан оглянулся. Сзади лежали Левцов с Могилкиным.
— Что будем делать, старшина? — шепотом спросил Левцов и вытащил из кармана пистолет.
Что делать? Да разве знал старшина Сократилин, что делать? Правда, он мог теперь ориентироваться. Надо подаваться влево и только влево, на восток, там спасение. Сквозь туман он увидел малиновую полоску рассвета. Но как теперь туда пробраться? Сколько потеряно времени, сколько напрасного труда! А итог: они лежат на лобном месте. Не дай бог, подует ветерок! А он обязательно подует, этот предательский утренний ветерок, и сдернет с них спасительное туманное покрывало.
Сократилин разглядел силуэт другого танка и пополз к нему. Пока он не был уверен, что именно там его спасение. Но какое-то шестое чувство подсказывало: «Давай, Богдан, давай. Это и есть то самое, что тебе надо».
И оно не обмануло Богдана. Это был БТ-7, который немцы ради забавы гоняли по площади. Передний люк был открыт. Исправен ли он, есть ли в баках горючее? Над этими вопросами раздумывать не было времени. В школе хлопнула дверь. И она словно бы подстегнула Сократилина…
Богдан крепко сжимал рычаги фрикционов. Сзади, за спиной, прерывисто дышали Левцов с Могилкиным. Как они попали в машину, Сократилин не видел и не слышал. Но очень обрадовался, что они здесь, с ним. Сократилин отлично знал «бэтэшку» и любил эту юркую быстроходную машину. Руки у него дрожали, но не от страха, нет. Чего теперь ему бояться? Он почему-то был уверен, что машина его не подведет: она заведется, и заведется сразу, как только он нажмет кнопку стартера. Руки у него дрожали от нетерпения.
Богдан закрыл глаза и выжал педаль главного фрикциона.
Визг стартера, оглушительная стрельба выхлопных труб, лязг гусениц — все смешалось. Танк рванулся, перескочил кювет, как соломинку, сломал молодой тополек, и его затрясло на булыжной дороге.
«Осторожно, Богдан», — приказал себе Сократилин и в ту же секунду ударил в грузовик. Он занимал полдороги. Кузов грузовика отделился от кабины и опрокинулся. Теперь промедление было действительно смерти подобно.
