Теленков опять завел патефон, тоненький женский голосок завизжал:
Руки, вы две огромных теплых птицы…
— Заткни ей глотку, Теленков! — крикнул Каруселин. — Сейчас мы споем нашу. Валяй, Табаченко!
Табаченко начал валять, как дьякон, речитативом:
— Отец благочинный пропил полушубок овчинный и нож перочинны-ы-ый!..
— Удивительно, удивительно, удивительно… — подхватили комбаты глухими, осипшими басами. Сане показалось, что песня родилась не за столом, а выползла из-под пола и застонала, как ветер в трубе. У печки взлетел вверх необычно звонкий и чистый подголосок: «Удивительно, удивительно-о-о…»
У Сани далее заломило скулы от напряжения: так он боялся, как бы у солдата не сорвался голос.
— Ну и голосок, черт возьми! — скрипнул зубами Каруселин. — Валяй, Табаченко!
Табаченко валял… Комбаты простуженными басами дули, как в бочку, а подголосок звенел, падал и снова взлетал.
С шумом ввалился повар Никифор.
— Что вы, начальнички, панихиду завели? Других песен мало? — и, подергивая плечами, приседая, как на пружинах, пошел выковыривать ногами. — Хоп, кума, нэ журыся, туды-сюды поверныся, — схватил хозяйку, завертел и, видимо, ущипнул.
— Отчепись, лешак поганый! — закричала она.
Микола с Василем проснулись и дружно заревели: «Ма-а-а-мка!» Комбаты стали одеваться.
Малешкин, Теленков и Беззубцев вышли вместе. Прощаясь, комбат сказал, что завтра одну из батарей придадут танковому полку Дея.
— Чью? — спросил Теленков.
— Пока неизвестно, — ответил комбат.
— Не завидую этим ребятам, — сказал Пашка.
— Почему? — удивился Саня. — Все говорят, что Дей — самый боевой командир в корпусе.
Теленков усмехнулся:
— Еще говорят, что в бою он не щадит ни себя, ни своих солдат.
Комбат вздохнул и ничего не сказал.
Лиловым утром четвертая батарея лейтенанта Беззубцева отбыла в распоряжение 193-го отдельного танкового полка. Он ночевал в трех километрах, на территории сахарного завода. Завод был наполовину разбит, наполовину сожжен и полностью разграблен. Двор завода был усыпан желтым, пахнущим свеклой песком. Щербак посмотрел на это безобразие и сказал:
— Сколько бы из этого добра самогонки вышло! Залейся.
Танкисты выводили машины на дорогу, выстраивались в колонну.
Четвертую батарею они встретили свистом.
— Славяне, глянь! Самоходы притащились.
— На що?
— Для поддержки.
— Який поддержки? Штанив? Га-га-га!
Прямо на машину Малешкина шла тридцатьчетверка с десантом. Водитель, видимо, и не думал сворачивать.
— Чего он хочет? — испуганно спросил Саня.
— Чтоб мы уступили ему дорогу, — ответил Домешек.
Танк подошел вплотную, остановился. Из люка высунулась голова водителя.
— Ты чего, падла, зевальник разинул?
— Пошел бы ты!.. — крикнул Щербак.
— Сворачивай!
— Сворачивай! — заревел десант.
«Пахнет скандалом», — подумал Саня и хотел приказать Щербаку сворачивать. К танку подбежал долговязый лейтенант в кожаной тужурке с меховым воротником. Он поднял руку и поприветствовал самоходчиков.
— Привет танкистам! — радостно ответил Саня.
Лейтенант подошел к люку водителя.
— Ты чего дуришь, Родя? Дороги тебе мало?
— А чего они, товарищ лейтенант…
— Разговорчики, — оборвал его лейтенант.
Родя сдал машину назад, на полном газу чертом проскочил мимо самоходки. На башне сбоку Малешкин успел прочесть: «Машина Героя Советского Союза лейтенанта Доронина». И ему стало стыдно, что не уступил дорогу. Домешек поморщился и махнул рукой, как бы говоря: «Ну и наплевать».
Подошло отделение автоматчиков. Рябой, как вафля, ефрейтор доложил Малешкину, что десант в количестве пятнадцати человек прибыл в его распоряжение. И в ту же минуту со всех сторон закричали: «Самоходчиков батя требует! Самоходы, к бате!..»
Саня приказал Домешеку заняться десантом, а сам со всех ног бросился к командиру полка.
Автоматчики, ни слова не говоря, полезли на самоходку. Такое самовольство Домешек расценил как личное оскорбление.
— Назад! — рявкнул он. — Кто здесь командир?
Рябой солдат вытянулся:
— Ефрейтор Рассказов.
— Построиться! — приказал наводчик.
Ефрейтор построил десант, подал команду «смирно», доложил.
— Здравствуйте, товарищи солдаты! — громко приветствовал Домешек автоматчиков.
— Здра… — нехотя ответили солдаты.
— Поздравляю вас с прибытием в славный гвардейский экипаж младшего лейтенанта Малешкина.
Десантники молчали. Домешек нахмурился.
— Что, разучились, как отвечать? Когда вас приветствует командир в строю, вы должны выразить восхищение, бурную радость. А как солдаты выражают бурную радость? — спросил наводчик и сам же ответил: — Троекратным громким «ура». Понятно?
Солдаты, сообразив, что сержант «валяет ваньку», дружно и оглушительно заревели «ура». На крик сбежались танкисты и стали с любопытством наблюдать, как самоходчики ломают комедию…
Домешек обошел строй.
На левом фланге переминался с ноги на ногу солдатик в непомерно широкой и длинной шинели. Если бы не огромная шапка над воротником, из-под которой выглядывала остренькая мордочка с черными глазенками, можно было бы подумать, что шинель сама стоит на снегу.
— А ты кто? — спросил Домешек.
— Солдат Громыхало.
— Как, как? Повтори, не расслышал. — Домешек снял шапку, наклонил голову.
Солдат напыжился и во всю мощь своих легких рванул:
— Громыхало!
Домешек отскочил и схватился за ухо.
— Ух ты, какой голосистый!
— У нас в деревне все голосистые, товарищ сержант, — радостно сообщил Громыхало.
— Откеля ты?
— Из Подмышек.
— Откуда? — удивленно протянул Домешек.
— Из деревни Подмышки Пензенской области, — пояснил солдат.
— Воевал?
— Нет ешо.
— Кто «нет ешо»? — строго спросил Домешек, обращаясь к десантникам.
Автоматчики дружно подняли руки.
— Прекрасно! — воскликнул Домешек. — Это и есть то, чего не хватало нашему славному гвардейскому экипажу. А теперь я вас инструктировать буду. Слушать внимательно и на ус мотать, — объявил Домешек. — Итак, что вы должны и не должны…
