Замаскировав самоходку, экипаж бегом бросился к хате. У крыльца они увидели машину, крытую брезентом, и солдата с автоматом. Он перегородил им дорогу.
— Кругом! — крикнул солдат.
— Почему? — спросил Домешек.
Солдат снял с плеча автомат.
— Не велено пущать.
— Кто это не велел? — вспыхнул Саня.
— Товарищ майор Дядечка. Они здесь ночуют. — Солдат взял на руку автомат и наставил на Малешкина. — Поворачивай кругом, марш! Стрелять буду.
Ефрейтор Бянкин отодвинул в сторону командира, вплотную подошел к солдату:
— Убери свою штуку. А то я тебе так стрельну, штанов не удержишь. Пошли, ребята!
Ефрейтор, не обращая внимания на крики, угрозы часового, пошел к крыльцу.
В хату ввалились гуртом. Солдат выскочил вперед.
— Товарищ майор, никак не слушают. Я им — назад, стрелять буду, а они прут. А этот, — показал солдат на Бянкина, — за автомат хватает.
От яркого света Саня чуть не ослеп. В хате было так тепло, что сразу же обмякло тело. За столом в расстегнутом кителе сидел тучный майор. Он пил чай. Напротив майора — черноглазая женщина с коротко остриженными волосами, в гимнастерке с погонами старшины лениво ковыряла ложкой творог. Стол был уставлен тарелками и мисками, среди которых торчали две черные бутылки. На краю стола попискивал самовар с чайником на конфорке. Откинув ситцевую занавесочку, из кухни вышла хозяйка и остановилась, заложив под передник руки.
— Так, — крякнул майор Дядечка, вытер полотенцем шею и уставился на Саню.
Малешкин козырнул.
— Товарищ майор, эта хата отведена моему экипажу под ночлег.
Женщина за столом подняла глаза и усмехнулась, покачала головой и опять уткнулась в тарелку.
— Как фамилия? — прохрипел майор.
— Младший лейтенант Малешкин.
— Младший лейтенант Малешкин, кругом!
— Товарищ майор, разрешите переночевать, хоть у порога. На улице морозище, замерзнем. Всю ночь ехали, устали…
Майор Дядечка так рявкнул «кругом!», что пламя в лампе взметнулось багровым хвостом, а Саня с экипажем выскочил на улицу. Когда младший лейтенант Малешкин опомнился, солдат с автоматом опять стоял у крыльца, широко расставив ноги.
— Я же говорил, что не пустит. Дюже злой майор Дядечка, как собака. — Часовой еще что-то хотел сказать про своего начальника, но, видимо не найдя крепче слов, жалобно протянул: — Товарищи танкисты, дайте закурить!
Щербак обложил солдата трехэтажным матом.
— А он-то при чем? — вступился за часового Домешек. — На, кури, бедняга. Не завидую я твоей службе. Какой части-то?
— Снабженцы, — отозвался солдат. — Разное барахло возим.
— Я так и знал — чмошники проклятые. А эта баба — майорова ппж? — спросил ефрейтор.
— Черть их разбереть. — Солдат вытащил из кармана огромную «катюшу» — патрон от крупнокалиберного пулемета.
— А ты всю ночь так и будешь здесь торчать с автоматом?
Солдат долго бил рашпилем по кремню, пока не затлел толстый фитиль, прикурил и вместе с дымом выдохнул:
— Не-е-е! Мои сменщики в машине спять.
— Майор Дядечка свое дело туго знает, — сказал наводчик.
— Ну и гад! Собственных солдат на мороз выгнал. Таких людей, как клопов, давить надо. — Щербак показал, как надо давить, и погрозил кулаком.
Саня с тоской поглядел на небо. Оно было темное, прожженное крохотными колючими звездами. «Как дырявая печная заслонка», — подумал Саня о небе и перевел глаза на снег. Он показался ему лиловым. Малешкин почувствовал, что замерзает и если простоит так еще десять минут, то превратится в сосульку.
— А еще говорят, на Украине зимы мягкие, — лязгая зубами, простонал Саня.
И вдруг водителя прорвало. На нем была куцая и отвердевшая, словно кирза, фуфайка. Руки чуть ли не по локоть вылезали из ее рукавов. Никто так не страдал от холода, как Щербак.
Сначала он долго ругался так изобретательно и ожесточенно, что даже ефрейтор Бянкин свистнул. А потом закричал:
— Чего на него смотреть? Ахнуть из пушки. Давай, лейтенант, я разверну, а ты ахнешь!
— Заткнись, Гришка! Испугался он твоего крика.
— Криком его не проймешь. Он толстокожий, — подхватил часовой. — Давай, ребята, куда-нибудь отселева. А то он меня завтра с потрохами сожрет.
— А, боитесь! — заревел Щербак. — Сейчас я с ним один расправлюсь. — И он бросился к машине.
— Щербак, вернись. Я приказываю: вернись! — закричал Саня, но водитель даже не оглянулся.
Самоходка, рыча, поползла к хате. Саня бросился ей наперерез.
— Стой! Стой! — закричал Малешкин.
Щербак остановился.
— Ты что задумал, идиот? Хочешь, чтобы всех под трибунал?
— Не бойтесь, лейтенант. Я их давить не буду. Я их выкуривать буду!
Саня опешил:
— Как это выкуривать?
— Поставлю машину выхлопными трубами к окнам и заведу. Увидите — майор со своей стервой, как ошалелый, из хаты выскочит.
— А что? Идея! — подхватил Домешек. — Давайте, лейтенант, попробуем. Если он побежит жаловаться, скажем — прогревали мотор.
Саня посмотрел на Бянкина:
— А что ты скажешь?
— А чего мы теряем? — сказал заряжающий.
Решили попробовать. Самоходку выхлопными трубами подвели под окно. От шума солдаты в машине проснулись и, узнав, в чем дело, обрадовались. Часовой убежал в хату.
Саня с экипажем на всякий случай закрылись в машине. Щербак завел мотор и стал потихоньку газовать. Из дома выскочил майор, подбежал к самоходке и, стуча по броне рукояткой пистолета, завопил:
— Прекратить! Я требую прекратить немедленно!
Механик заглушил мотор. Наводчик приподнял люк и удивленно спросил:
— В чем дело, товарищ майор?
— Что это значит?
— А ля герр ком а ля герр, — ответил Домешек.
— Что? — взревел Дядечка.
— На войне как на войне. Действуем в соответствии с обстановкой, товарищ майор. — И Домешек захлопнул люк.
Майор чуть не задохнулся от злобы.
— Прекратите безобразничать! Лейтенант Малешкин!
— Мы не безобразничаем! Мы прогреваем мотор, — ответил Саня.
Майор забегал вокруг самоходки, потом взобрался на башню и, безобразно ругаясь, долго колотил каблуками крышку люка. Наконец он выдохся и, пригрозив Малешкину трибуналом, ушел в хату.
Щербак опять завел мотор и так газанул, что задрожали рамы.
