Он посмотрел на меня с изумлением.
— Да, да, — сказал я, — о работе и не думай! Пойми, чудак, кодла оставила тебя в покое только потому, что ты болен. И стало быть — не опасен.
— А в чем я вообще могу быть ей опасен?
— Ты друг Грача! А Грач, имей в виду, был действительно виновен… Так уж получилось… Это во-первых. И во-вторых, ты для кодлы все равно уже потерян, а знаешь много, слишком много!.. Но пока ты ходишь «в чокнутых» — это не страшно. С психа какой спрос? Словам его веры нет. Однако стоит тебе выздороветь, выйти на работу, — и все сразу изменится! Учти: Каин хоть и ушел отсюда, но связь со здешними ребятами имеет.
— Так что же, — пробормотал он в замешательстве, — я значит, теперь обречен?..
— Да. До тех пор, пока ты в Очурах. Уедешь, переменишь место — другое дело… Но здесь ты — законный псих. И таковым и должен оставаться!
— Но врач-то ведь все понимает, его я не смогу обмануть.
— Сможешь! Он-то как раз считает, что ты еще не вылечился полностью… Воспользуйся этим!
— Что ж я должен делать?
— Ну что… Придумай что-нибудь… Ходи по селу и изображай кипящий чайник.
* * *
В Алтайск я прибыл в ту самую пору, когда люди выходят на работу, когда открываются магазины и всякого рода забегаловки…
Велев шоферу остановиться у базара, я слез, попрощался с ним. И направился в «Чайную». Она была еще тиха, чиста и пустынна. Только один человек успел прийти сюда раньше меня. Он сидел неподалеку от входа — за угловым столиком. И при моем появлении привстал и поманил меня к себе.
Это был старший лейтенант милиции Хижняк.
В одной руке Хижняк держал рюмку водки, в другой — зажженную папиросу.
— Вот уж не думал, — сказал я ему, — что работники органов так начинают рабочий день!
— Они начинают по-всякому, — ответил тот, — и так тоже неплохо… Почему бы и нет? В Одессе шутят: «Тот, кто пьет с утра, чувствует себя, как король». Понимаете? Все вокруг суетятся, спешат делать карьеру, и только ему одному спешить некуда. Он уже всего достиг. Он уже — на вершине блаженства!
Хижняк произнес это с усмешечкой. Он пробовал шутить. Но вообще-то выглядел он неважно и казался еще более усталым, чем обычно. Лицо его осунулось, под глазами обозначились темные круги.
— И вы уже достигли блаженства?
— Пока еще нет, — ответил он, — попробуем достичь вместе… Присаживайтесь, наливайте.
И я охотно присел, и налил, и выпил. А потом, похрустывая свежим лучком (знаменитым местным «золотым»), я спросил:
— Что же с вами все-таки случилось? Видик у вас, должен признаться, такой, будто вы пьянствуете, по меньшей мере, вторые сутки.
— Вторые сутки не сплю, — сказал он. — Замотался вконец… Вот сейчас вернулся с операции и почувствовал: надо выпить. Иначе — помру.
— Так в чем же дело, если не секрет?..
— В чем дело? — он посмотрел на меня в упор. — Ну, что ж, вам я могу сказать. Но это уже — не для печати. Дело в том, что мы потеряли ценнейшего нашего агента. Ценнейшего! Такого провала давно уже не было… Помните, мы как-то говорили про одного здешнего жигана?
— Очевидно, вы имеет в виду этого вашего «блатного Азефа?» — проговорил я с перехваченным дыханием, чувствуя короткие, гулкие толчки заспешившего сердца. — Но что значит — потеряли?.. Он бежал? Исчез?
— Нет, найден убитым.
— Когда?
— Позавчера. Здесь, на окраине, на пустыре, есть овраг. И вот там мы его и нашли. Что с ним сделали! — он на мгновение зажмурился. — Экспертиза установила, что они заставили его есть собственное свое мясо…
Он умолк. Возникла тяжкая тишина. Я попробовал представить себе эту сцену… И не смог — почувствовал дурноту.
— Это не люди, — хрипло сказал Хижняк, — это звери. Даже хуже! Здешние места вообще считаются самыми трудными. И я это знал, когда меня направляли сюда. Но такого я все же предвидеть не мог. Я как бы попал в дикий, темный, какой-то пещерный мир…
Он налил себе рюмку доверху, через край, расплескивая по скатерти водку. Опрокинул ее в горло одним толчком. И, наморщась, задымил папиросой.
Какое-то время мы сидели так — думали каждый о своем… Потом Хижняк сказал:
— В общем, хорошо, что мы встретились. Я как раз о вас думал…
Это мне не понравилось. Не люблю я, когда милиция начинает обо мне думать. И я сказал, настораживаясь:
— Мерси. Но, собственно, почему? В связи с чем?
— В связи со всеми этими обстоятельствами…
— А какое я имею к ним отношение? — забеспокоился я. — Причем тут я — клубный работник, журналист?..
— Не волнуйтесь, — махнул он рукой, — я вовсе не собираюсь подозревать вас в убийстве Ландыша. Назовем его теперь прямо в открытую. Ведь вы его знаете.
— Откуда вы это взяли?
— Ну, как же, как же! Вы знакомы с его сестрой, Клавой, и бывали уже в их доме…
— Да, знаком. Но что это меняет? С ней многие знакомы.
Он между тем продолжал, как бы не слыша меня:
— И вообще у вас контакты всюду, со всеми. В пещерном этом мире вы чувствуете себя на редкость свободно, легко.
«Легко! — подумал я. — Побывал бы ты в моей шкуре…»
— Впрочем, — заметил он тотчас же, — это не удивительно, если вспомнить ваше прошлое.
— А что вы знаете о моем прошлом?
— Все, дорогой мой, все! У меня теперь имеется ваше досье. Довольно обширное и, признаться, весьма любопытное.
Я понял: выкручиваться бесполезно. И сказал, с трудом выдавливая из себя улыбку:
— Ну, хорошо. Вы знаете прошлое… Но ведь это то, что прошло! Это все позади! Зачем вам понадобилось мое досье! И, кстати, когда вы его раздобыли?
— Да сразу же после вашего второго посещения, — сказал, посмеиваясь, Хижняк. — Вы тогда предстали, как живой укор мне — профессиональному криминалисту! Вы прошли по тем путям, по которым должен был пройти я сам! И были еще кое-какие детали… Например, фразочка, которую вы произнесли о Граче, помните? «Сыграл на два метра под землю…» Это же чистая черноморская феня.
[15] На меня сразу пахнуло Одессой. И вообще, восстановив потом в памяти весь наш разговор, я отметил, как вы весьма умело и ловко его направляли… Не знаю, чего вы добивались, какую цель преследовали. И, думаю, что если я даже и спрошу, вы все равно мне не скажете… Может быть, вы играли в сыщика? Не знаю… Но как бы то ни было, вы меня искренне заинтересовали. Я затребовал из управления ваше досье — и все прояснилось.
