— Да, понимаешь ли, я же ему должен, — сказал, кряхтя, баянист. — Мы ведь приехали сюда нищие — без копейки… А я хотел дом… Вот он и одолжил мне деньжонок на покупку.
— С условием, чтобы ты ему помогал, не так ли? Чтоб давал время от времени клубную машину…
— Ну, так…
— И когда ко мне приходила Клавка — это все ты подстроил?
— Да ничего я специально не подстраивал, — загорячился он. И, кривясь, потрогал забинтованную свою задницу. — Что ж ты думаешь: это тоже нарочно?..
— Но все же направил ее ко мне ты!
— Да, но вышло это случайно… Я правду говорю! Она пришла, спросила… Ну, я и объяснил.
— Объяснил, что я водить не умею, что машина стоит без дела…
Я достал папиросу, размял ее медленно. И закурил. И все это время Петр лежал молча и настороженно следя за мною.
— В общем так. Машина теперь долго будет стоять без дела. Она испорчена, и ты не вздумай ее чинить! Я почему это говорю? Меня переводят в другое место, и ты опять остаешься здесь за директора.
— Куда ж ты?
— В областную газету. Так что отныне я много буду ездить. Сюда тоже еще заверну. И не раз! Имей это в виду.
И я посмотрел на Петра жестко, пристально, ломая глазами его взгляд.
— Когда-то давно ты меня выручил, и вот теперь я говорю с тобой по-хорошему…
— Ничего себе по-хорошему! Ты же грозишь.
— Нет, предупреждаю… Есть такая притча: «Люблю блатную жизнь, но воровать боюсь»… Знаешь? Она адресована прямо к тебе. Ты ведь как живешь? Как шакал. Хитришь, суетишься, подбираешь чужие крохи… Так вот, кончай! Опомнись! И учти: если я узнаю, что машина починена и снова ходит, я тебя, Петька, не пощажу.
— Но как же все-таки, — несмело проговорил он, — как же без машины? — И он хотел по старой привычке подмигнуть, но лицо его ослабло и получилась жалкая гримаса. — Ведь это же — техника… цивилизация…
— Вспомни свой туалет! В здешних местах цивилизация — ненужная роскошь… От нее одни только неприятности.
* * *
Окна клуба ярко светились: были зажжены все лампы. И вопила радиола, включенная на полную мощность. И шаркали, раскачивались, вращались танцующие пары…
Был воскресный традиционный танцевальный вечер — последний мой вечер в этом селе.
В последний раз проходил я по клубной зале, в последний раз глядел на кружащуюся эту толпу. С момента моего приезда сюда прошло ровно полгода. И я как-то незаметно привык к этому месту и к этим людям. Близко я ни с кем так и не сошелся здесь, но имел уже много добрых знакомых. И сейчас здоровался, а в сущности, прощался с ними. Но, пробираясь сквозь толпу, я спешил и нигде не задерживался, не застревал; я искал компанию подростков.
И нашел ее в прихожей у вешалки. Подростки — их было пятеро — стояли там, сгрудившись, куря и поплевывая. И вид у них был какой-то развязный и одновременно унылый.
— Вы чего тут скучаете? — сказал я. — Шли бы в зал…
— А чего мы там не видели? — презрительно усмехнулся один из них — вихрастый и прыщеватый.
И другой добавил:
— У нас свои дела.
— Ладно, — сказал я. — Кстати, я к вам тоже по делу… И, оглядев их всех, спросил:
— Как мне увидеть Салова?
— Какого? — спросил прыщеватый. — На селе их много, Саловых.
— Того самого, у которого отец недавно погиб.
— Ну, это я, — выдвинулся вперед невысокий узколицый, с черной челочкой паренек. — Я — Салов. Зачем вам?
— Надо поговорить. — Я взял его за плечо. — Пойдем-ка, что ли, на улицу…
Мы вышли и окунулись в голубую лунную прохладу. Я огляделся неспеша. И, подтянув паренька к себе, проговорил:
— То, что сейчас услышишь, передай своей матери. И никому больше. Никому! Ни единому человеку! Ты понял меня?
Он молча кивнул. И я сказал, понизив голос и четко отделяя слова:
— Передай ей: о деньгах Терентия кое-кто знает… И за ними скоро могут прийти… Пусть она подготовится.
— А если она спросит, кто это сказал?
— Мое имя не называй. Придумай другое… Это будет наша с тобой общая тайна. Ты умеешь хранить тайны?
— Умею.
Я знал, что ребятишкам такого возраста чрезвычайно нравятся тайны. И я был уверен в его ответе. Но на всякий случай продолжил:
— Тебе сколько исполнилось?
— Пятнадцать.
— Так. Ну, а братья у тебя есть?
— Не, я один.
— Значит, ты теперь единственный в доме мужик!
— Это мне и мать уже сказала, — прошептал он. И потом: — А почему вы с ней с самой не захотели поговорить? Пришли бы к нам домой…
— Не могу, брат, некогда. Я занят, а вы живете далеко, на другом краю… Да и вообще — зачем? Ты уже парень взрослый. И мы говорим с тобой как мужчина с мужчиной.
И опять он без слов покивал, смотря на меня снизу вверх.
В желтом потоке света, льющегося из окошка, видна была лишь половина его лица — краешек челочки, скула. Глаза его прятались в тени. И там, в этой тени, я заметил блеснувшую капельку, косо и медленно поползшую по щеке…
— А кто это сделал? — спросил он, внезапно зазвеневшим голосом. — Кто? Вы не знаете?
— Н-нет, — с легкой заминкой ответил я, — но ты имей в виду: за него еще отомстят… Я в это верю!
РАЗВЕ ЭТО МОЖНО НЕ ЛЮБИТЬ?
«Делишки» были, в принципе, закончены. Оставалось последнее — проверить отчетность и подготовить клубное имущество к сдаче. Этим я занялся той же ночью. Я сидел, шуршал бумагами. И вдруг услышал какой-то новый, сторонний шорох. Он шел из-за двери; кто-то там шевелился, дышал.
Кто еще там, насторожился я, что за чертовщина? Я достал и раскрыл свой ножик, спрятал его под бумагами. И крикнул затем:
— Войдите!
Дверь отворилась, и передо мной возникла женская фигура — знакомая, такая, которую я никогда бы не спутал ни с одной другой.
— Клава? — удивился я. — Ты зачем?
— К тебе, — сказала она, приближаясь, — проведать. Посмотреть. Ну и… — Она огладила ладонями — как бы обласкала — высокую свою грудь и бока. — За мной же должок!..
— Все долги ты уже отдала, — нервно проговорил я, — мы в расчете.
— Но теперь это мой личный должок, персональный. Клава уселась, каким-то ловким, незаметным жестом поддернув юбку. Слегка раскинулась на стуле и положила ногу на ногу.
— Сколько бумаг, — проговорила она, озирая стол, — все пишешь, пишешь… Не скучно?
— Что поделаешь, — сказал я, — надо… И прости, я очень занят.
