– Значит, ты считаешь, что всем управляет случай?
– Я в этом убежден.
– Хотелось бы верить. Ведь если не списывать все на случайность, Кэл всегда должен был умереть именно в тот день, и ему при рождении было уготовано печальное будущее.
Крепче меня обняв, Генри говорит, что в поисках ответов люди могут сойти с ума. Вспоминает «Вавилонскую библиотеку» Борхеса. Там как раз о тех, кто ищет книгу с ответами на все вопросы.
– И что? – спрашиваю я. – Нашли?
– Некоторых ответов не существует, ты же знаешь.
Я рассказываю Генри о последних днях Кэла и объясняю, почему чувствую себя жестоко обманутой. Дни перед его смертью были прекрасны. Свет был другим – молочно-золотым. Мы с ним больше, чем обычно, говорили о будущем.
Помню, однажды ночью он пришел в мою комнату. Попросил идти тихо и поманил меня за собой. Мы пошли к воде и, гуляя вдоль кромки, увидели серебристую рыбину, слишком большую для мелководья. Мы отогнали ее на глубину. Бархатный темно-голубой цвет с серебристым отливом кажется мне теперь неправдоподобным, но рыба была именно такой. Наверное, так появились рыбки из сна, выплыли из глубин моей памяти.
В тот день Кэл рассказал мне, что в последнее время не может спать – мечтает увидеть полярный день и полярную ночь, солнце за линией горизонта. В час или в два пополудни наблюдать, как свет отражается от моря и от снега, когда все окутано голубым светом. Мы обсудили все детали нашего кругосветного путешествия, все места, где мечтали побывать: Аляску, Мексиканский залив, Малайзию, Японию, Антарктиду. Это несправедливо: за месяц до смерти Кэл так много думал о жизни.
– Я не знаю, как с тобой об этом разговаривать, – отвечает Генри, – потому что никогда не был на твоем месте. Но когда-нибудь буду, это неизбежно. А пока мне кажется, что ты смотришь на ситуацию с неверной стороны.
Он объясняет мне, что Кэлу, возможно, повезло: его последние дни были полны золотистого света.
– Не думаю, что Вселенная его одурачила. Наоборот.
– Это не очень научно, – мягко возражаю я.
– Иногда науки недостаточно, и тогда нужна поэзия.
И в этот самый момент я снова влюбляюсь в Генри.
Гордость и предубеждение и зомби
Джейн Остин и Сет Грэм-Смит
Письма оставлены между с. 44 и 45
2 января 2015 года
Дорогая Джордж!
С Новым годом! Как отметила? Я провел ночь на пляже, смотрел с сестрой фейерверк. Мы составили списки новогодних обещаний самим себе (одно из моих секретных – попробовать признаться тебе, кто я). Я сказал сестре, что хотел бы встречаться с девушкой, и это правда. Но только если эта девушка – ты. Знаю, что ты не согласишься, пока не узнаешь, кто я. Больше всего я боюсь, что мое признание тебя разочарует и ты перестанешь мне писать. Или будешь смеяться.
Надо поскорее тебе сказать, потому что мой друг переезжает в другой город, а это он оставляет мои письма и забирает твои. Я переехал недавно, но тебе не сказал, иначе бы ты догадалась, кто я.
А вот у сестры есть бойфренд. В новом году она хочет получить удостоверение дайвера более высокого уровня. Я, кстати, тоже собираюсь. Видел фото подводных ущелий в Калифорнии, там, в кромешной тьме, живут светящиеся существа, исследователь Уильям Биби описывает глубины как космос, и, наверное, поэтому я так хочу туда попасть. Там очень красиво – представь плывущий в темноте свет. Пифей (скоро подпишусь своим именем)
Дорогой Пифей!
Я бы хотела узнать, кто ты, – не думаю, что твоя личность меня разочарует. Я люблю получать твои письма. Я жду их.
Я бы хотела стать твоей девушкой. Но боюсь, когда мы встретимся, я тебе не понравлюсь.
Джордж
Дорогая Джордж!
Ты мне не понравишься? Такого. Не может. Быть.
Нифей
Генри
Всю неделю я в смятении: думаю о Рэйчел и жду возвращения Эми. Рэйчел то и дело успокаивает меня. Говорит, это дело времени.
– Поцелуй подействует, Генри. Вот увидишь.
Вообще-то уже подействовал. На меня. Чтобы отвлечься, расспрашиваю Мартина, как у него дела с Джордж.
– Ничего особенного, – постоянно отмахивается он, но это неправда.
«Особенного» как раз много: ухаживают друг за другом, письма пишут.
– Ей по-прежнему нравится тот парень, – говорит Мартин, присев на корточки у полки с научно-популярной литературой. – Мы только о нем и говорим.
– Хреново, – замечаю я.
– Хреново, ты прав.
Ключи к разгадке тайны того парня я ищу в «Библиотеке писем», но ничего не нахожу. Работа над каталогом продвигается. Во вторник просматриваю базу данных Рэйчел. Как много людей оставили в «Библиотеке» свои мысли… «Вы – везде и во всем, что я с тех пор видел: на реке, в парусах кораблей, на болотах, в облаках…» – читаю слова Пипа, обращенные к Эстелле. Рэйчел говорит, что папа подчеркнул эти строчки и посвятил маме. Вижу его почерк на титульном листе.
– Пип говорит о своей любви, правда? – спрашивает Рэйчел. – Эстелла – будто часть его самого.
– Но папа любит иначе. Мама отдельно от него, – возражаю я.
А Рэйчел говорит, что не это имела в виду.
– То, как человек любит, многое говорит о нем самом, так ведь? – уточняю я.
– Возможно. Хотя лучше было бы наоборот.
– Вот любовь Эми вертится только вокруг нее, а я и не возражаю.
– А стоило бы, – вздыхает Рэйчел, продолжая работать.
Пока я пытаюсь не думать об Эми, меня одолевают другие мысли – о Рэйчел, например. Пишу ей и снова вспоминаю поцелуй. Так с ума можно сойти.
В среду, в попытке забыть об Эми, Рэйчел, Мартине, Джордж и папиных несбывшихся «Больших надеждах», я решил сыграть с Фредериком и Фридой партию в «Скрэббл». Они вдвоем против меня. Сели за прилавком – на случай, если зайдут покупатели.
– Целоваться иногда можно просто для удовольствия, – говорит Фрида, – при этом поцелуи ничего не значат.
Фредерик изучает взятые с поля буквы.
– Да. Но Генри знает Рэйчел очень давно.
После обсуждения вполголоса они ставят на поле слово «октава».
– Но мне нравится Эми, – напоминаю я.
– А мне нет, – заявляет Фрида.
Фредерик молчит. Оглядываюсь на Рэйчел. Не поцелуй она меня, все было бы как прежде. Нужно забыть об этом вечере. Спрашиваю Фредерика, не рассказывал ли ему отец что-либо о продаже. Они близкие друзья, вполне возможно, папа поделится сначала с ним и только потом с нами.
