Рэйчел
Какое это облегчение – все рассказать Генри: о потере Кэла, провале экзаменов, полнейшем бардаке у меня в голове. Хорошо было поплакать, услышать от него, что это нормальная реакция… После нашего разговора я совсем без сил. Похожую усталость я чувствовала после того, как мы вытащили Кэла из воды и на берегу пытались вернуть его к жизни. Я сажусь на скамейку и признаюсь Генри, что не могу встать. Иногда мне хочется бегать, иногда – плавать, а иногда я хочу просто сидеть на месте – не хватает энергии на еще один день без Кэла.
Рассказ о «Море Кортеса» – то, что мне нужно. Я так и вижу Кэла в магазине: как он берет из чаши мятные леденцы и, болтая с Генри, катает их по прилавку. Брат обожал Генри. Когда тот по воскресеньям приходил к нам на пиццу, Кэл говорил с ним о всяких необычных явлениях.
Начинается дождь. Воздух влажный, в небе – всполохи молний.
– Надо идти, – говорит Генри.
Он не любит грозу.
– Может, я тут посижу? – спрашиваю я. – Дождь скоро пройдет.
– Нет уж. – С этими словами он поворачивается и опускается на колени, предлагая мне забраться к нему на спину.
Он поднимается, я ногами обхватываю его талию и утыкаюсь подбородком в шею. Я так делала в детстве, когда мы бегали наперегонки.
– Просто отлично, – смеюсь я, и мы пускаемся в путь.
– Конечно, отлично – ты же сверху, – ворчит Генри.
– Вообще-то на днях я тебя тоже спасла, – напоминаю я. – Так что это расплата.
Дождь хлещет вовсю.
– Всегда забываю: во время грозы нужно у столба стоять? – спрашивает Генри, делая широкие шаги.
– Ага, еще бы лужу найти.
– Но мы не у столба…
– Это ты точно подметил, – соглашаюсь я.
Он уже бежит по Хай-стрит, и мне так хорошо чувствовать себя невесомой, смеяться. Подсчитав секунды между вспышкой молнии и ударом грома, я успокаиваю Генри тем, что разряд как минимум в шести километрах от нас.
– Я, конечно, тебе верю, – говорит запыхавшийся Генри на финишной прямой перед магазином. – Но все же не хочу рисковать.
У двери он возится с ключами, наконец открывает ее. Идет за полотенцами, а я пишу Роуз, что останусь в книжном. Не поеду домой. Хочу лежать на полу на куче одеял, как в детстве, разговаривать – и потом заснуть. Делюсь этим желанием с Генри. Он радуется, что может быть полезен, и сооружает лежанку из одеял: три бросает на пол, одно оставляет, чтобы накрыться. Ночь теплая, лежать на полу удобно. Некоторое время мы молчим, прислушиваемся к ночным звукам магазина: слышны шаги наверху. Я смотрю на дождь за окном: в свете фонарей видна каждая его ниточка.
– В одном из снов Кэл сказал мне, что может видеть мир сверху, – нарушаю я тишину. – Из людей вытекают секунды, похожие на крошечные светящиеся точки, которые отделяются от кожи, и никто их не видит.
– Красивый сон.
– Да? Разве не лучше, чтобы секунды накапливались? Сколько секунд дается нам при рождении? Это предопределено или нет?
– Нет, – заявляет Генри.
– Откуда ты знаешь?
– Я не знаю. Я верю. – Он поворачивается на бок и смотрит на меня. – Я верю, что накапливаюсь и чем-то становлюсь.
– Не хочу больше плакать, – вздыхаю я. – Иногда кажется, что все уже выплакала, но потом вдруг опять начинаю. Как сегодня.
– А ты пробовала залезть на вершину скалы в Си-Ридж и кричать оттуда что есть мочи?
– Было дело.
– Плавала до изнеможения? – не унимается Генри. Я смотрю ему прямо в глаза, чтобы он понял, как мне тяжело.
– Я теперь не выношу воду. Могу только смотреть на нее… Вода его забрала, понимаешь, Генри? Я любила воду, а она его забрала.
Он вытягивает руку, чтобы я устроилась на ней, как на подушке.
– Представь, что тебе придется жить совсем без книг, – пытаюсь провести аналогию, но Генри мотает головой, не хочет даже думать о таком.
– Чем я могу тебе помочь?
– Развлекай меня.
– Это я могу. Я ужасно развлекательный.
– Что правда, то правда, – улыбаюсь я и придвигаюсь к нему поближе. – Какие у тебя планы? Как будешь жить после продажи книжного?
– Планы разные. Можно поступить в университет. Стать юристом или, например, преподавателем литературы.
– Ты никогда не хотел преподавать литературу. Тебе нравился книжный.
– Тогда буду бедным, как папа.
– У твоего папы двое прекрасных детей и этот магазин. Он, может, и небогат, но точно не беден.
– Мама от него ушла. Он работает с утра до ночи, без выходных, старается отыскать редкие издания, чтобы мы держались на плаву. Тяжелая жизнь. – Он слегка ворочается. – Книги не позволяют вывести девушку в свет.
Книги не позволяют вывести Эми в свет – вот что он имеет в виду.
– А знаешь, какой вечер был у меня самым запоминающимся? Самый лучший вечер за всю жизнь? Когда ты читал мне «Любовную песнь Дж. Альфреда Пруфрока».
– Если память мне не изменяет, ты утверждала, что терпеть не можешь поэзию, – скептически замечает он. – Я совершенно точно помню твои слова, что стихи бесцельны. Что, если исчезнут абсолютно все поэты, никто не расстроится. Наоборот, тысячи людей обрадуются.
– Я приводила не эти аргументы, ты привираешь.
– И что ты тогда сказала? Я не помню.
– Я сказала, что поэты и поэзия не влияют на конкретное.
– Конкретное?
– Слова не могут спасти человека от рака или вернуть к жизни. Романы тоже не могут. У них нет практического применения, вот что я хотела сказать. Мне очень понравилось, как ты читал «Любовную песнь», но мир от этого не изменился.
– И тем не менее ты считаешь, что книжный продавать не стоит?
– Моя теория несовершенна, – бормочу я, уже засыпая.
Просыпаюсь рано. Генри во сне обнимает меня, а в окно барабанит Лола. Открываю дверь – она все еще во вчерашнем платье; пришла к Генри, но, увидев меня, вцепилась намертво:
– Позавтракаем?
Мы заходим в соседнюю дверь, к Фрэнку. Семь утра. Давно не приходилось так рано вставать. Еще прохладно, но слабый желтоватый рассвет обещает жаркий день. Мы заказываем кофе с подрумяненным хлебом и усаживаемся на диван.
– Большой успех? – спрашиваю я, косясь на ее одежду.
Она насыпает в кофе миллион ложек сахара и размешивает.
– Мы играли до трех. Потом пошли с Хироко есть. Два концерта осталось – и нет нас.
– Вам нужно записать все свои песни, – советую я; Фрэнк приносит наш заказ. – От начала до конца.
– Не знаю, хочу ли я записывать конец, – говорит Лола, намазывая масло на хлеб. – Я подумаю. Да, кстати, я видела, как вы с Генри лежали на полу.
