– Запомнил, – Петя развел руками, и жест получился какой-то
извиняющийся, растерянный, – знаешь, я старею, вероятно. Всплывает много всего
из юности, нужного и ненужного. Помнишь, как в анатомке красили ногти трупам?
Помнишь эти наши шуточки: заманивали вечно пьяного дворника Семеныча в морг,
гасили свет, толкали старика на женский труп и говорили: «Семеныч, хочешь
женщину, синюю-синюю?» Старик покойников боялся до обморока, орал как резаный.
А мы ржали.
– Ты не ржал, – покачала головой Ника, – и я тоже.
– Но у меня были свои шуточки. Помнишь, перед экзаменом по
анатомии я положил череп в авоську и ехал с ним в метро в час пик?
– Первый раз слышу.
– Ну да, конечно. Мы ни разу не ехали домой из института
вместе. Хотя нам, между прочим, было по дороге. Так вот, я стоял с этим черепом
и держался за поручень, как раз той рукой, в которой была авоська. И мертвая
голова болталась прямо перед глазами сидевших. А я наблюдал за их лицами и
давился от смеха. Знаешь, чем все кончилось? Мне уступила место беременная
женщина. Она встала, бледная, испуганная, и произнесла шепотом: «Садитесь,
пожалуйста, молодой человек».
– И ты сел?
– Нет, конечно. Я просто убрал череп под куртку. Это
глупости, но все-таки юность. А что еще вспоминать, как не юность? Хотя и
стыдно.
– Ничего стыдного, – покачала головой Ника, – нормальная
защитная реакция. Знаешь, почему мы так делали? Чтобы привыкнуть. Чтобы не
бояться. У врача должен выработаться здоровый цинизм.
– А ты знаешь, где кончается здоровый цинизм и начинается
патологическая эмоциональная тупость, которую психиатры относят к латентной
стадии шизофрении?
– Теоретически – да, знаю. Но граница очень зыбкая.
Практически иногда переступаю ее и не желаю отдавать себе в этом отчета.
– Вот это, пожалуй, самое неприятное, – задумчиво произнес
Петя, – отдавать себе отчет. Но иногда приходится. С твоим Никитой именно такой
случай.
– Что ты имеешь в виду?
Официант принес заказ, и пока он расставлял на столе
тарелки, Петя молча курил, глядя мимо Ники, как бы отгородившись от мира
блестящими затемненными стеклами своих очков.
– Петюня, если ты боишься, что нас слушают, то это вряд ли,
– тихо сказала Ника, когда официант удалился.
– Не то чтобы боюсь, – пожал плечами Лукьянов, – просто мне
не хотелось бы говорить об этом в общественном месте. По-хорошему, чтобы я мог
тебе все спокойно и внятно изложить, как ты выразилась, «скинуть информацию»,
нам надо либо запереться в ванной и включить воду, либо отправиться куда-нибудь
в лес, на речку. А здесь мне все время кажется, что кто-то слушает, и я
рефлекторно перескакиваю с главного на всякие общие темы. Я стал трусом, Ника.
В этом стыдно признаваться мужику, но не признаваться и делать таинственный вид
еще более стыдно.
– Хорошо, Петя. Расслабься, и давай поедим. Ты нервный
какой-то. Устал?
– Мои покойники – народ смирный, – пожал плечами Петя, – не
то что в твоей травматологии.
– Ты не жалеешь, что пошел в судебную медицину? Помнится,
бледнел в анатомке на первом курсе.
– На шестом я бледнел еще больше. Но не в анатомке. Чем
глубже я изучал медицину, тем яснее понимал, что не знаю ничего.
– У тебя красный диплом. Ты был одним из лучших на курсе, и
мог бы стать отличным диагностом.
– А я и так отличный диагност. Сравнительно небольшой
процент ошибок. Правда, от моих ошибок никто еще не помер. Зато чужие ошибки
вижу каждый день. Знаешь, что меня больше всего нервирует? Не раздробленные
черепа и расчлененные тела, не набор обычных для мой профессии ужасов. Там, по
крайней мере, все ясно. Убийца поработал. С него и спросят соответственно, если
найдут, конечно. Меня нервируют покойники, которым повезло. Их аккуратно,
заботливо лечили, с ними работали отличные диагносты, замечательные онкологи,
кардиологи, эндокринологи, использовали новейшее оборудование, дорогие
препараты. По учебникам лечили, по науке. А человек взял и помер лет этак в
тридцать пять.
– Ну, Петя, ты что, в самом деле? Откуда в тебе это?
Медицина не всесильна. От ошибок и несчастных случаев никто не застрахован.
Если, например, онкология, так тут ничего не поможет…
– Знаешь, Ника, я тебе ужасную вещь скажу. Меня за такое
следовало бы лишить не только кандидатской степени, но и диплома. Я с
семнадцати лет изучал медицину и понял, что не могу, не имею права прикоснуться
к живому человеческому организму. Нас ведь неплохо учили, верно? У нас были
лучшие в России преподаватели. А я вдруг осознал к шестому курсу, что почти все
области медицины являются абстрактными мертвыми науками, лишенными
практического смысла. А сейчас ежедневно убеждаюсь в своей правоте. Ну что ты
на меня так смотришь? Я не рехнулся от общения с покойниками, не бойся.
– Петя, моя травматология – не абстрактная наука, не
мертвая.
– Я знаю, Ника, ты хороший врач. Постольку, поскольку ты
умный и ответственный человек. Плюс знания и опыт. Ты работаешь руками и
мозгами и никогда не выпишешь от насморка лошадиные дозы сульфамидов и
глюкокортикоидов.
– А что, тебе такое встречалось?
– Сплошь и рядом. Не далее как вчера попала ко мне женщина.
Тридцать два года. Двое маленьких детей. Я смотрю историю болезни и понимаю,
что никакой болезни не было. Смотрю заключение о смерти-и понимаю, что
совершенно здорового человека просто взяли и угробили. Не со зла, разумеется. И
без всякой корысти. У нее был банальный невроз. Жила с сумасшедшей свекровью в
однокомнатной квартире. Ей бы просто отдохнуть, обстановку сменить. Но некогда,
и денег нет, и дети маленькие. К тому же слепая младенческая вера в доброго
доктора Айболита, который всех излечит-исцелит. Вместо Айболита попалась ей
районная дура. Без всяких обследований, без элементарных анализов выписала кучу
психотропной и гормональной дряни. Вдарить по молодому здоровому организму
нейролептиками и глюкокортикоидами, это сама понимаешь, что такое. И главное,
дозы чудовищные. Началась водянка, а доктор говорит: «Все нормально, милая. Это
вы вес набираете». А у «милой» надпочечники летят к чертовой матери. И все.
Надо было всего лишь отдохнуть. Я делал вскрытие, и знаешь, это хуже, чем труп,
расчлененный маньяком. Это страшнее, поверь мне. Я вижу, как молодой здоровый
организм был изуродован изнутри, и не ядом, не серной кислотой, а безобидными
на вид таблеточками, которые в любой аптеке без рецепта продают. Ей бы жить еще
лет пятьдесят, не меньше, если бы не идиотка из районной поликлиники.
– Ну уж? – вскинула брови Ника. – Ты что, считаешь, что
неграмотные тетки из районной поликлиники страшнее маньяков? Ты загнул, Петюня.
– Да, я, разумеется, загнул. Разве можно сравнивать?
Чудовища, нелюди – и обычные тетки из районной поликлиники, толстые, вялые,
которые думают только о своей крошечной зарплате, ругают правительство и давно
забыли, что они вообще-то на минуточку врачи.
