– Вот и славно, – пробормотал себе под нос капитан, – теперь
хочешь не хочешь, а разыскивать этого Сливко надо. Должен он быть привлечен за
оружие и наркотики? Должен, само собой…
* * *
По большому счету мой муж очень хороший человек. По самому
большому счету… Просто всегда кажется, что, если найдешь виноватого, сразу
станет легче. Как мне только в голову такое пришло, что виноватым может
оказаться Гриша? – Ника все стояла как вкопанная на перекрестке под моросящим
дождем, провожая взглядом высокую фигуру старухи в соломенной шляпе. – Почему
на ней шляпа и темные очки? День совсем серый, идет дождь… Почему мне в душу
так настырно лезет этот бред из злобной анонимки? Я не могу смириться, что
Никиты больше нет. Я не верю. Тогда зачем я ищу виноватого? Гриша хороший
человек… По большому счету он очень хороший человек. Он мой муж. Он отец моего
ребенка. Это похоже на предательство. Я не имею права…"
– Эй, ты что, с ума сошла? – через дорогу бежала Зинуля с
двумя пакетами. – Почему ты здесь стоишь? Почему в халате и в шлепанцах?
Фигура странной старухи давно исчезла за поворотом, а Ника
все смотрела ей вслед и не могла оторвать взгляд от пустоты, иссеченной мелким
дождем.
– Сахар купила? – спросила она хриплым, совершенно чужим
голосом.
– Конечно, – радостно кивнула Зинуля, – пошли домой,
губернаторша. Слушай, с тобой все в порядке?
– Машина, – сглотнув комок, застрявший в горле, произнесла
Ника уже своим нормальным голосом, – зеленый джип. Ты не смотришь по сторонам,
когда перебегаешь дорогу. Ты могла бы дойти до перехода.
Лицо Зинули на секунду стало серьезным. Она взяла Нику за
руку и потянула во двор.
– Кошку сбили, сволочи, – задумчиво произнесла она, открывая
дверь подъезда, – жалко зверя… Ника, перестань.
– Что – перестань?
– Ты плачешь.
– Я? Да, действительно.
– Ладно, оно, может, и к лучшему. Поплачешь, и станет легче.
Слушай, тебе что, показалось, этот джип меня сбил? Ты поэтому помчалась вниз в
шлепанцах?
– Да.
– А зачем бы ему меня сбивать? С какой стати?
– Ни за чем. Случайно. Просто ты перебегаешь дорогу где
придется, в самых опасных местах, и не глядишь по сторонам.
– Эй, Елагина, мы с тобой восемь лет не виделись. И ты так
вдруг за меня испугалась? Дорогу я не там перебегаю, по сторонам не гляжу… Да если
бы со мной что-то случилось за эти восемь лет, ты бы небось и не узнала даже.
Есть я, нет меня – какая тебе разница? Я почти бомж. Наркоманка. Судомойка из
пельменной. Арбатский оборвыш. А ты, – она выразительно присвистнула и закатила
глаза к потолку лифта, – госпожа губернаторша… Я, между прочим, за эти восемь
лет дважды побывала в реанимации. Чуть концы не отдала. Считай, погостила на
том свете. Огляделась, местечко себе забронировала.
Лифт остановился. За разъехавшимися дверьми стояла соседка
из квартиры напротив, супруга заместителя министра, шестидесятилетняя дородная
дама. Она явно слышала последние несколько фраз, произнесенных в лифте. Она
уставилась на Нику и на Зинулю и на несколько секунд застыла, не давая им
выйти.
– Доброе утро, Вероника Сергеевна, поздравляю вас, и
Григория Петровича поздравляю. А вы, оказывается, в Москве? И когда же вы
успели прилететь? Впрочем, да, ведь у Григория Петровича свой самолет. Вы
знаете, это очень кстати, завтра собрание членов домового совета, мы будем ставить
вопрос о работе сантехнических служб. А вы не больны, Вероника Сергеевна? Вы
плохо выглядите, – блестящие глазки жадно ощупывали Нику, халат, шлепанцы,
бледное зареванное лицо, рассыпанные по плечам непричесанные волосы. Ника
поймала этот взгляд и подумала, что еще никогда, ни разу в жизни она в таком
виде не появлялась за порогом своей квартиры. Глазки сверкнули на Зинулю,
впились в ее рваные кроссовки.
– Разрешите пройти! – рявкнула Зинуля в лицо соседке. Та
опомнилась, отступила на шаг, покачала взбитой, как безе, пергидрольной
прической.
– Вероника Сергеевна, с вами все в порядке? Я поздоровалась,
вы не ответили.
– Осторожно, двери закрываются! – пропела Зинуля
механическим голосом.
– Что? – соседка густо покраснела.
– Женщина, вы слышите, двери закрываются. Спешите, не
зевайте! Лифт сейчас уедет. Это последний лифт на сегодня. Другого не будет!
Какой вам этаж?
– Первый, – растерянно выдохнула соседка и шагнула в лифт.
– Счастливого пути! – Зинулина рука скользнула в
закрывающиеся двери и нажала кнопку первого этажа.
– Ну ты хулиганка, Резникова, – засмеялась Ника сквозь
слезы, – как была хулиганкой с первого класса, так и осталась.
– А ты, Елагина, жестокий, бессердечный человек, – печально,
без тени улыбки, произнесла Зинуля, – как была ледышкой с первого класса, так и
осталась.
– Это почему?
– Обидела хорошую женщину.
– Чем же, интересно, я ее обидела?
– Ну как ты не понимаешь? – поморщилась Зинуля. – Ты весь
кайф ей испортила. – Она поставила пакеты на кухонный стол и стала извлекать
продукты:
Картонную коробку с французским камамбером, упаковки с
нежно-розовой малосольной семгой, янтарной севрюгой, пакетики с орехами кешью,
коробку апельсинового сока, булочки, сливочное масло, огромную плитку белого
пористого шоколада, пачку молотого кофе «Чибо-эксклюзив», пачку сахара, да не
простого, коричневого. Потом из широкого кармана своей стройотрядовской драной
ветровки достала аудиокассету. Альбом «Битлз» «Неlр!».
– У меня есть, – бросила Ника, взглянув мельком на кассету.
– Да? Я не знала. Ну ладно, пригодится. Себе возьму. Любимая
Никиткина песня «Yesterday». Как же без нее?
– У нас с тобой что, праздник? – тихо спросила Ника.
– Вроде того, – кивнула Зинуля, – у нас поминальный завтрак.
Ну и еще небольшой праздник. Сегодня я угощаю. Все-таки восемь лет не виделись.
Вообще-то я тебе ужасно рада, Елагина, хотя ты бесчувственная, равнодушная
ледышка. Вот и бедной женщине испортила весь кайф.
– Чем же? Ты так и не сказала.
– Был бы рядом с тобой мужик, красивый, молодой, а не я,
старая оборванка, вот тогда твоя вежливая соседка поимела бы истинный кайф.
Представляешь, ка-ак она потом всем бы об этом рассказывала! – Зинуля извлекла
со дна пакета пачку пельменей, погремела ими, понюхала, водрузила в самый центр
стола и отошла на шаг, любуясь натюрмортом.
