Они вроде бы жили вместе, но на два дома. Это было и хорошо
и плохо, наверное, рано или поздно все-таки получилась бы у них нормальная
семья, потому что они действительно очень любили друг друга.
Гришкиного появления на первых порах вообще никто не
заметил. Он тихо, ненавязчиво вошел и в дом ракитиных, и в ее дом, сначала в
качестве случайного гостя, потом как приятель Зинули, а потом сам по себе, как
Гришка Русов, который просто есть, и все. Он умел быть всегда рядом и всегда
кстати.
Если бы ей кто-нибудь сказал: «Смотри, вот этот мрачноватый
провинциальный молчун, сын какой-то большой партийной шишки из Сибири, станет
твоим мужем», она бы очень удивилась и, наверное, даже засмеялась бы: «Кто?
Гришка? Да никогда в жизни!»
Но известно ведь, что нельзя зарекаться…
Он был совсем не так прост. Учился, между прочим, в
университете, на факультете психологии. И квартиру в Москве имел свою
собственную, на проспекте Вернадского, так как папа у него был первым
секретарем Синедольского крайкома партии, а дети таких пап в общежитиях не
жили.
Он никогда не приходил с пустыми руками, в его красивой
заграничной сумке были припасены всякие деликатесы из какого-то закрытого
партийного то ли буфета, то ли распределителя. Стоило чему-то сломаться, и он
тут же чинил, молча, быстро. Однажды, во время шумной вечеринки у Ники дома,
она застала его на кухне у раковины. Он мыл посуду.
Никите такое в голову не могло прийти.
Как-то у нее окончательно сломался смеситель в ванной, на
следующий день Гришка принес и поставил новый, импортный. Никита в свои
двадцать три года еще не имел представления о том, что такое гаечный ключ, как
и сколько надо дать сверху продавцу в магазине «Сантехника», чтобы тот достал
из-под прилавка хороший смеситель, и почему импортный лучше нашего.
Все это были мелочи, но Ника, в отличие от Никиты, прекрасно
знала цену этим мелочам.
Никита становился известным поэтом. Его стихи довольно редко
печатались в журналах, так как были идеологически сомнительны, но зато широко
расходились в самиздате. Барышни перепечатывали их на машинке и учили наизусть.
Никита рассеянно улыбался барышням. Улыбки эти ничего не значили, но Нике
нравились все меньше.
Однажды какая-то горячая поклонница его таланта очень
хорошенькая, завела с ним долгую интересную беседу об акмеизме. Дело
происходило под Новый год у кого-то в гостях, и Никита так увлекся литературной
беседой, так долго сидел в уголке с очень хорошенькой барышней, голова к
голове, склонившись над книгой, что многие обратили внимание на эту
трогательную картину и стали многозначительно поглядывать на Нику. А Ника взяла
и ушла, не сказав ни слова. Вместе с ней ушел Гришка.
Никита спохватился довольно быстро, бросился догонять Нику.
Но не догнал, потому что Гришка сразу, как только они вышли на улицу, поймал
такси.
– Объясни мне, что произошло? – спрашивал потом Никита.
– Ничего, – отвечала Ника.
– Но почему ты вдруг взяла и ушла, потихоньку, ни слова мне
сказала?
– Просто голова заболела. Не хотела тебя отвлекать.
– От чего? От чего отвлекать? – искренне недоумевал Никита.
– От интересного разговора.
– А я что, с кем-то вел интересный разговор?
– Ладно, не важно. Хватит об этом, – болезненно поморщилась
Ника и злилась на себя, вовсе не на него, потому, что надо быть полной
идиоткой, чтобы всерьез ревновать к каждой барышне, с которой он просто
поболтал, сидя в уголке.
Все это были глупые, гаденькие пустяки, не стоящие внимания.
А Гришка между тем всегда смотрел только на нее, не
отрываясь, не отвлекаясь на других, даже на самых хорошеньких.
Никита после института работал спецкором в крупном
молодежном журнале и не вылезал из командировок. Его долго не было, а Гришка
заходил почти каждый день, появлялся иногда без звонка, спрашивал, что она
сегодня ела, набивал ее холодильник продуктами, заранее знал, что кончаются
спички, сахар, соль, относил в починку ее сапоги, из-под земли доставал ее
любимые французские духи, причем не ко дню рождения, а просто так, потому что
бутылочка уже пустая. И все это молча, словно так и нужно, и вовсе не трудно, и
ничегошеньки не надо взамен.
А в самом деле, что ему было надо? Ведь не квартира, не
московская прописка. Он все это уже имел. Со стороны это было похоже на
банальный любовный треугольник, но Нике и Никите все никак не приходило в
голову посмотреть со стороны. Никита, как на зло, был совершенно неревнив и
жутко, по-детски, доверчив. Он верил Нике, верил Гришке. Ревность была для него
категорией абстрактной и комичной.
Ника успела потихоньку привыкнуть к дружескому Гришкиному
вниманию. Ведь не могло быть речи ни о какой любви с этим провинциальным
партийным молчуном.
– Гришка, почему ты не женишься? – спросила она однажды.
– Тебя жду, – ответил он.
Она усмехнулась, уверенная, что он пошутил.
Но все чаще, оставаясь с ним наедине, она чувствовала некоторое
напряжение. Все длинней и многозначительней становились паузы в разговорах, все
настойчивей он ловил ее ускользающий взгляд, а однажды поймал ее руку, стал
быстро, жадно целовать пальцы, и лицо его при этом было таким, что лучше бы она
не видела… Никогда, ни разу у Никиты не было такого лица.
Вокруг Ракитина продолжали виться стайками барышни,
любительницы поэзии. Ко всему прочему, он был еще и красив, и обаятелен, и
удивительно остроумен. Успех его рос, и уже иногда шелестели страшно знакомые
слова: гений и трагедия художника.
– Ракитин все еще с этой своей докторшей? – случайно
услышала она однажды на поэтическом вечере в Доме архитектора. – С ума сойти!
Ракитин – и какая-то врачиха со «Скорой помощи»! Они там все та-акие тупые… Вот
недавно мне пришлось вызвать «Скорую», и приехала какая-то ужасная тетка…
Знаешь, это вечная трагедия художника, рядом со всеми великими поэтами
почему-то всегда оказывались тупые, пошлые женщины.
– Да, не говори, – покачала головой вторая барышня. – Ну что
может врачиха со «Скорой» понимать в поэзии? Он ведь гений, а она кто такая?
Пошлая мещаночка.
Барышни за соседним столиком не сочли нужным оглядеться по
сторонам.
Никита выступал на этом вечере, много и с большим успехом.
Во время антракта он остался за кулисами, а Ника сидела в буфете. Разумеется, с
Гришкой.
И когда прозвучал рядом диалог невнимательных барышень,
Гришкина теплая ладонь ласково, спокойно накрыла Никины ледяные пальцы. Он не
сказал ни слова, он просто смотрел на нее не отрываясь и нежно, бережно гладил
ее руку.
