– Андрей Михайлович, что-то пищит. Или мне кажется? –
старушка глядела на него почему-то ужасно испуганно, он опомнился, вытащил из
кармана пейджер и прочитал: «Андрей, срочно звони в управление, начальство рвет
и мечет. Звони прямо сейчас…»
– Можно? – спросил капитан, снимая телефонную трубку.
– Да-да, конечно. Трубку взял старший лейтенант Ваня Кашин.
– Андрей, твоя свидетельница покончила с собой, – быстро
зашептал он, – Астахова, редакторша из издательства. Тебя на ковер вызывают,
прямо сейчас. Говорят, ты будешь отстранен от дела. Превышение служебных
полномочий… Говорят, она это сделала после того, как ты ее допрашивал.
Пока он разговаривал, на глаза ему попался телефонный номер,
записанный на открытой странице перекидного календаря. «Ника Елагина», –
прочитал он и, продолжая говорить с Ваней, быстро переписал номер к себе в
блокнот.
Положив трубку, он задумался на секунду.
– Скажите, Надежда Семеновна, зачем к вам приходила Елагина?
– Откуда вы узнали ее фамилию? – хмуро поинтересовалась
старушка. – И зачем так подробно расспрашивали меня, если сами уже знаете?
– Я не знал. Просто она написала здесь свой номер, – он
кивнул на календарь.
– Да? Ну, это она совершенно напрасно сделала. Я ей никогда
не позвоню. – Надежда Семеновна поджала губы и отвернулась.
– И все-таки, о чем вы говорили? Зачем она приходила?
– Выразить свои искренние соболезнования, – ответила Надежда
Семеновна, не глядя на капитана.
Ника и Костик вошли во двор и сразу увидели серый
«Мерседес». Стасик был уже здесь.
– Вот и хорошо. Подождите меня в машине, оба, – сказала Ника
Костику.
– Нет, я поднимусь с вами, – он набрал код и открыл перед
ней дверь подъезда. – Теперь вы все знаете и должны понимать, что я ни на
минуту не могу оставить вас одну.
– Ты будешь мешать мне собираться.
– Нет, Вероника Сергеевна, я не буду вам мешать. Посижу в
прихожей. Поймите вы наконец, он опасен. Это не игрушки.
– Ладно. Пошли.
«Это действительно не игрушки. Очень похоже на правду, –
думала Ника, поднимаясь в лифте вместе с Костиком, – очень уж похоже. Все так
логично выстраивается: бомж с анонимками, молчаливый странный шофер
„Запорожца“, грим на мужском лице, сверлящий взгляд лысого в самолете, потом
эта старуха… Может нормальный человек устраивать такие маскарады? Вряд ли.
Здесь явные признаки безумия. Помешательства. Никита, разумеется, не
поп-звезда, не певец, не актер. Он всего лишь писатель, популярный, многотиражный.
Но только писатель, то есть не публичный кумир в прямом смысле этого слова. В
книгах его нет никаких душераздирающих сцен насилия, нет того, что могло бы
спровоцировать агрессию в фанатике-читателе. Люди с изломанной психикой
предпочитают что-нибудь попроще да покруче, они питаются пошлостью. Пошлость –
нечто вроде витамина роста для тихих ублюдков-монстров. При чем здесь писатель
Виктор Годунов? И при чем здесь аккуратные круглые шрамы на руке? Старый
знакомый, старинный, откуда-то из юности. Высокий худой человек в форме, то ли
военной, то ли морской…»
– Ну вот, наконец-то! – Зинуля сидела в прихожей на тумбе,
полностью одетая, со своим рюкзачком у ног.
– Ты знаешь, – с глупой усмешкой сообщила Ника, –
оказывается, меня преследует маньяк. Поклонник творчества Никиты.
– Ну, здравствуйте! – всплеснула руками Зинуля. – Этого еще
не хватало. А ты откуда знаешь?
– Гриша сказал.
– Когда?
– Сейчас. По телефону.
– Вот оно что, – Зинуля нахмурилась, низко опустила голову.
Светлая челка совсем закрыла ее лицо.
– Вероника Сергеевна, мы теряем время, – подал голос Костик,
– Можем опоздать на самолет. Хотите, я помогу вам собрать вещи?
– Ах, даже так? – Зинуля подняла лицо. – Самолет? А в общем,
все правильно… – она многозначительно покосилась на Костика, – пойдем в
комнату, тебе действительно надо собрать вещи.
– На самом деле ничего собирать не надо, – тихо сказала
Ника, когда они остались вдвоем в комнате, за закрытой дверью, – я ведь летела
налегке, все необходимое есть там, в Синедольске.
– А вечернее платье? – громко, насмешливо произнесла Зинуля.
– То синее, в котором ты улетала. Оно тебе так идет. А впереди всякие
торжественные мероприятия, банкеты, приемы. Хотя, конечно, у тебя ведь десятка
два вечерних туалетов. Или больше?
– Перестань, – поморщилась Ника, – если ты подумаешь,
спокойно и серьезно, то поймешь, что это похоже на правду. – Она достала из
шкафа теплый свитер, пару футболок, толстые хлопчатобумажные носки и все это
быстро упаковала в небольшую сумку. – Сначала странный глухонемой бомж с
родимым пятном и анонимками, потом…
– Не стоит перечислять, – перебила Зинуля, – ты права. Это
похоже на правду. Слишком похоже, чтобы терять время, ждать похорон. Ты всю
жизнь поступала разумно. Умница.
– Но, Зинуля, он ведь именно на похоронах может меня
прикончить. Он совершит ритуальное убийство, маньяки всегда так делают, –
громко, возбужденно говорила Ника, стоя у закрытой двери, – знаешь, мне
действительно очень страшно. Я видела его лицо, его глаза. Он накладывает грим,
переодевается в старух, в нищих. Он сумасшедший…
– Зачем ты оправдываешься, Ника? Я же говорю, все разумно,
все правильно. Тебе надо скорее улетать в Синедольск, к мужу под теплое
крылышко.
Ника ничего не ответила, ушла в ванную. Зинуля отправилась
следом.
– Да, именно так, – Ника почти кричала, – к мужу, по
крылышко. Потому что мне страшно. Я устала.
– А чего так орешь? – спросила Зинуля шепотом.
– Нервничаю! – Ника бросила в большую косметичку тюбик
зубной пасты, щетку, бутылку шампуня, банку крема, мыло в упаковке. – А ты бы
на моем месте не нервничала?
– Разумеется, – кивнула Зинуля. Она сидела на бортике ванной
и с любопытством наблюдала, как Ника собирает полный набор туалетных
принадлежностей, – а что, в самолете есть душ? – спросила она еле слышно.
– И вообще, – продолжала Ника все так же громко, – я ужасно
устала от всей этой истории. Никиту не вернешь. Хватит бегать, суетиться, все
это самообман. Не вернешь его. Надо жить дальше. Кстати, Гриша просил передать
свои извинения.
– Ты тоже за меня извинись, – произнесла Зинуля громко и
опять перешла на шепот:
– Я звонила его родителям, они меня ждут. Вот сейчас, от
тебя я поеду прямо к ним. Они спросили, не хочешь ли ты тоже заехать. Я
сказала, мол, не знаю. Но теперь ясно, не заедешь. Может, передать им
что-нибудь?
