Конечно, это была полная чушь. Все знали, что «мерседес» куплен не на свои, а на ворованные, причем украденные не где-то на стороне, а здесь же, в своем институте. Но поскольку Маздаеву никто не возражал, версия о лимузине, приобретенном в ущерб себе из альтруистических соображений, обретала законченность и как бы даже легальность. В результате портнягинская эскапада пошла начальству только на пользу: болтовня вокруг «мерседеса» съела почти все время, отведенное на собрание, и директор огорченно произнес, что, раз уж так вышло, вопрос о реорганизации придется перенести на следующее собрание. А потом буднично добавил, что вопросы, требующие быстрой реакции, можно будет решить в рабочем порядке с последующим утверждением на коллективе.
Все было предельно ясно и предельно цинично. В ближайшие же месяцы процентов двадцать сотрудников в рабочем порядке вышвырнут на улицу, на следующем собрании они уже не будут членами коллектива, и те, что останутся, тут же утвердят свершившееся, тайно радуясь, что выкинули не их.
О визите на кафедру южного человека не было сказано ни слова. Еще скажут, вдруг отчетливо понял Чехлов. Вот это как раз и будет — в рабочем порядке…
Бороться, бормотал он про себя, только бороться. Еще не хватало, чтобы ничтожный Маздаев решал его судьбу…
Ловить могущественного завхоза в коридоре было бы совсем уж унизительно, и Чехлов решил идти прямо к директору. Секретарши не было, он заглянул в кабинет. Там сидел один из замов, самый бесцветный — собственно, толстячок и подбирал их по бесцветности. Чехлов хотел прикрыть дверь, но директор жестом остановил:
— Борис Евгеньевич, прошу! Присаживайтесь — у нас секретов нет.
— У меня есть, — ответил Чехлов полушуткой: считаться с бесцветным замом было не обязательно.
Через пару минут они остались одни, и директор спросил, улыбнувшись:
— Так какие секреты?
Чехлов рассказал о южном человеке с его идеей пробить стену. Директор слушал с сочувственным вниманием и даже переспросил недоуменно:
— Стену пробить?
Чехлов не сомневался, что толстячку все давно известно, наверняка сам же и велел Маздаеву подыскать денежного постояльца, умеющего ценить хорошее отношение, а теперь просто ломает комедию. Но выхода не было, приходилось ту же комедию ломать и самому — рассказывать как бы новость и реагировать на директорское как бы возмущение. Потом толстячок вызвал Маздаева и учинил ему как бы разнос, спросив строго:
— Юрий Георгиевич, это кто у нас там собирается стены крушить?
Однако Маздаев проявил мужество, отмел иронию и твердо заявил, что крушить стены не собирается никто, а вот улучшить планировку первого этажа намерена коммерческая структура, которая согласилась при будущем неизбежном ремонте обветшавшего здания выступить в роли почти бескорыстного спонсора. Из трехсот сорока метров первого этажа структура претендует лишь на восемьдесят, тогда как прочие кандидаты не соглашались меньше чем на сто двадцать. В изложении Маздаева косноязычный южный человек выглядел меценатом и благодетелем, озабоченным лишь тем, чтобы спасти институт.
— Это какие же восемьдесят метров? — наморщил лоб директор.
— Часть коридора и шестой кабинет.
Шестой кабинет как раз и занимал Чехлов.
— Но ведь там пока люди работают! — возмутился директор. И по этому «пока» Чехлов понял, что разговор бесполезен.
Надо было повернуться и молча уйти. Но сработала инерция, и Чехлов жалобно-скандальным тоном стал быстро говорить, что так не поступают, что на кафедре пять человек, у всех семьи, уже три месяца не выдают зарплату…
— А вот это безобразие! — прервал директор. — Юрий Георгиевич, извините, но это безобразие. Люди работали, зарплата начислена — а ее не платят! Так нельзя. Извините, но это уже за гранью добра и зла.
— В кассе нет денег, — твердо возразил Маздаев.
— Но людям же надо жить! Людям надо питаться! Детям не объяснишь, что в кассе нет денег.
— Николай Егорович, вы должны понять…
— Я ничего не хочу понимать, — вальяжно гремел директор, — я хочу, чтобы Борис Евгеньевич получил заработанные им деньги.
— Тогда вы не получите отпускных, — рассердился Маздаев.
— Хорошо, — принял вызов толстячок, — согласен. Я не получаю отпускных. Но чтобы в понедельник Борису Евгеньевичу полностью выплатили за три месяца. И насчет этой стены… Юрий Георгиевич, подумайте еще раз.
— Я думал уже сто раз, — раздраженно ответил Маздаев.
— Я же не прошу вас сделать невозможное, — повысил голос директор, — я просто прошу подумать.
Маздаев промолчал, но лицо у него было презрительное…
Уже в коридоре Чехлов оценил происшедшее. Суть была ясна — выгнали. Выгнали, а вслед швырнули им же заработанные деньги, на треть усохшие из-за инфляции. Суки!
Видно, они с Наташей за три года совместной работы здорово унифицировались, потому что на новости она реагировала точно как он:
— Суки!
— Хоть деньги отдадут напоследок, — попробовал утешиться Чехлов.
— На похороны…
Говорить больше было не о чем, все ясно. Чехлов молча прикинул, на сколько хватит тех денег. Месяца на два, ну на три, если ужаться. А потом?
Вот этого он не знал.
Формально еще ничего не случилось, приказ не был вывешен, наверное, не был даже сочинен. Но что-то непоправимое уже произошло. И кабинет, в котором он сидел, был уже не кабинетом, а квадратными метрами под торговую точку. И Наташа, его помощница, его помощницей уже не была. На спасательном плотике нет ни капитана, ни матросов — только потерпевшие кораблекрушение.
— Что думаешь делать? — спросил Чехлов почти автоматически — даже бессмысленный вопрос был лучше угрюмого молчания. Наташа пожала плечами, глянула в потолок и лишь потом ответила:
— А фиг его знает! За город поеду.
— Зачем? — не понял он. В голове мелькнул совсем уж дикий вариант: неужели решила менять город на пригород с доплатой?
— А так, — сказала Наташа, — душу успокоить. Я всегда в выходные за город мотаю. Место одно знаю на Волоколамке, туда автобус ходит — лес, река и ни одной рожи. Там полянка есть, от остановки метров сто, а пусто — хоть голяком загорай.
Это не прозвучало приглашением, но вполне могло им оказаться. Напроситься в компанию, мотануть вдвоем на ту полянку, прихватить бутылочку… Загар голяком как бы обещан, а все прочее вытекает само собой. Мысль была продуктивна, но нужное настроение не возникло, в башке было иное. Какая там полянка! Ну дадут эти гады в понедельник зарплату — а потом? Деньги кончатся — а дальше? Наташа, может, и могла себе позволить пару месяцев отдохнуть, осмотреться, поискать — молода еще, авось родители прокормят. У Чехлова, семейного мужика, такой возможности не было. Достань, где хочешь, заработай, укради — но в их семейной копилке, Анькиной косметичке, должно хоть что-то лежать.
