Он даже улыбнулся от облегчения:
— Парня? Парня не я! Вот кем быть, не я. Я его не видел даже. Тебя хоть показали, а его не видел даже.
— А девку зачем?
— Да служу я, — почти крикнул он, — фирма же! Велели, и все. Не я, так меня, не знаешь, что ли?
Руки его были по-прежнему сцеплены на затылке, так что от волнения подрагивали только локти.
— А ну тихо, — остановил я. — И не ври. Ты их всех убил. Все убиты одинаково, одной железкой.
Вот тут он, кажется, испугался всерьез, потому что заговорил быстро, даже плаксиво:
— Да ерунда это, ну кем мне быть, больше ни до кого не дотронулся. Разные работали, каждому свое задание. И железки разные! А что похоже… ну так оно и делалось, специально, для понта, чтобы думали, что один. Если что — у каждого алиби. На один случай, может, и нет, а на три есть. Специально!
— Девку кто велел?
Тут он замялся.
— Ну?
— Ну… Кто приказывает.
— А кто приказывает?
— Ну, этот… Сергей Акимович.
— А фамилия?
— Вот этого не знаю. Извини, но не знаю.
— Какой из себя? Быстро!
— Ну… В куртке такой хорошей. Еще пальто носит французское, короткое такое…
— Это его у подвала положили?
— Ну. Чего и озверел-то. То говорил не трогать, а то убрать.
— Кто подвал охраняет?
— По очереди.
— Он там когда бывает?
— Вот этого не знаю. Заходит. А когда, не говорит.
— В милиции у вас кто?
— Есть кто-то… Мужик какой-то… Вроде капитан. Но я с ним не контачил.
Времени мне все же не хватило. Где-то сбоку послышался дробный легкий топоток и не близкий, метров за сто, оклик:
— Найда, ко мне!
Видно, Найда не послушалась, ее позвали опять, построже.
Практически я не отводил глаз, разве что скосил на мгновенье. Но у малого достало и силы, и резкости — он буквально нырнул мне в ноги. Я успел и отпрыгнуть, и выстрелить, но пуля либо прошла мимо, либо задела, но чуть-чуть. Хорошо, ломик так и висел в левой руке. Ударить сильно я не сумел, но, наверное, попал удачно. Малый будто икнул, лег, потом стал медленно подниматься. Перехватив железку в правую, я ударил еще раз.
Почему я не выстрелил снова? Не знаю. Как-то в голову не пришло.
Я поднял сумку и пошел, быстро, но не бегом. «Хрюшку» кинул в сумку, железку так и нес. Куда ее? Надо бы в воду, да где тут вода? Ладно, где-нибудь найдется.
Ни ужаса, ни тем более раскаяния я не ощущал. Ведь это не было случайностью, я и хотел его убить. Он убил Алену, а я хотел его. Потом, когда стали разговаривать, это стало трудно. Но он мне сам помог.
Отойдя, я обернулся. У земли было темно, даже я не видел, лежит кто-нибудь под стеной стадиона или нет. Никакой суеты не было, не бежали, не звонили, и милицейская машина не мчалась, ревя сиреной и крутя мигалкой. У домов мужичок, пригнувшись, прилаживал поводок к ошейнику. Наверное, завтра будет давать показания. А что он видел? Ничего он не видел — он стоял у подъезда, на свету, а мы возились в полутьме. Собака видела, но не расскажет. Так что, скорей всего, — еще одна жертва маньяка.
Как люди становятся убийцами? А вот так и становятся. Убил — и убийца.
Метро успокаивало. Толпы не было, но народу хватало, у всех свое, никому ни до кого нет дела, и до меня никому, и мне ни до кого. Тяжелую сумку я поставил на пол у ног. Сижу, покачивает. Самое время и отдохнуть, и подумать.
Вчера Алена, еще живая, уговаривала срочно свалить. Близкая душа, московская дворняжка, что же ты сама не свалила, почему не убереглась? А ведь как яростно убеждала, родственной шкурой чувствуя топор, нависший надо мной, — а вот над собой не ощутила…
Права была, придется свалить, и, наверное, надолго. Пока кто-нибудь не найдет «это» и ОНИ не отвяжутся. Придется свалить вместе с девкой, которую под меня так вовремя подложили, с молчаливой Изаурой, рывком вышвырнутой из незавидного, но привычного житейского гнезда, потерявшей все, а прежде всего подругу-командира, с Изаурой, органически не способной жить без приказа — теперь, видимо, судьба выпихнет в начальники меня, как выпихивает случайного майора после неожиданной гибели генерала и трех полковников. Да, придется свалить и долго не оглядываться, хотя бы до тех пор, пока не пройдут отвращение и дрожь.
Это была хорошая идея — но на завтра.
А сегодня было сегодня, и еще прилично времени оставалось до последней программы новостей, до медленной стрелки на синем циферблате, до хитреньких глаз Тани Митковой, суперженщины, прекрасной и недосягаемой, но десять минут в сутки принадлежащей всем, от министров до таких, как я. И на сегодня идея была иная.
Ну, свалю. Я свалю, а они останутся тут хозяевами и господами, ОНИ, которым надо найти «это» раньше других, останутся мускулистые парни, в очередь играющие роль маньяка, останется тот в коротком пальто, что отдает приказы и сам, а может, и не сам решает, кого оставить, а кого убрать, чтобы не отсвечивал.
Любопытно, кого еще уберут, кто там у них на очереди?
Надо бы нас с Изаурой, но нас, пожалуй, не успеют, мы свалим. А кто еще кандидаты? Может, их и немало, но я знал точно только одного — конечно же, Антоха, чтобы не отсвечивал у себя в реанимации. Хотя, пожалуй, есть и второй — Витька, богатырь с детским лицом, который долго ли сумеет прятаться. Сестры нет, но мать-то небось осталась, так что есть где отлавливать…
Еще десять дней назад я не вдумывался в дела такого сорта, я был уверен, что все они как раз для милиции. Но Славик сказал, что сейчас заявлять не модно — и как же он попал в точку! Все свои тридцать пять я прожил тихо и законопослушно, а вот сейчас понял, насколько Славик умней закона.
Каждый человек на земле имеет право на справедливый суд, на адвоката, на последнее слово, на возможную амнистию потом. Каждый! Но Антона не защищал адвокат, Алене не дали сказать последнее слово, а наивный грешник Федулкин никогда не дождется амнистии. С ними расправились подло, со спины — а для тех, не признающих закона, мне хотелось не суда, а такой же подлой, со спины, расправы.
В переулке у меня уже был свой угол. Чуть отступя от него, косо, двумя колесами на тротуар, стоял красивый кремовый микроавтобус с нерусскими надписями по бортам. Это было хорошее место: легко просматривался и дом с подвалом, и неширокое пространство перед ним.
Понять, кто там и зачем, оказалось довольно просто: минуты за три весь прохожий народ в переулочке сменился, и лишь одна фигура была стабильна — как раз перед дверью, утопленной в тротуар. Я подождал, пока мужик покурит, погуляет, постоит, снова погуляет и снова покурит. Я знал, чего хочу: ведь сменят же его когда-нибудь!
