Мы вошли, и все стало ясно: крохотная прихожая была завалена коробками, старыми журналами и совсем уж безнадежным барахлом, вытряхнутым с антресолей. И комната смотрелась не лучше — книги на полу, газеты разбросаны, лежанка сдвинута, словно искали и под ней. К моему облегчению, на полу валялась и телефонная книжка — то ли обыск проводили не Шерлоки Холмсы, то ли моя частная жизнь интереса для них не представляла.
Штаны и рубашки в шкафу тоже были перерыты, но менее старательно.
— Да, порезвились, — сказал Славик.
Я поднял только блокнот.
— Пошли.
Славик обвел глазами разор в комнате:
— А это все?
— Потом как-нибудь.
Мне неохота было оставаться в этой квартире, вроде бы в моей, но уже и не моей, опозоренной и нечистой. Она была как изнасилованная женщина — ни в чем не виновата, а дотрагиваться неприятно.
Мы вышли, и я запер дверь.
— Чего-то надо делать, — протянул Славик задумчиво, — ведь не будешь век по углам скитаться.
Я согласился, что чего-то надо, хотя в голове не было ни здравой идеи, ни надежды, что она придет потом. Неизвестная мне жестокая и циничная сила вломилась в мою жизнь и шуровала по-наглому, как хотела, ничего не боясь и практически не скрываясь. Бояться и скрываться приходилось мне. Долго ли? А кто его знает. Может, все мои последующие дни. Ибо если этой силе почему-либо надоест давить и корежить именно меня, как я об этом узнаю?
Вовуля ждал нас на той самой приступочке у соседнего подъезда, где в субботу, сменяясь, дежурили мои опекуны. Мы пошли к выходу со двора, он догнал нас на улице. Ни слева, ни справа подозрительного я не увидел.
— Ну чего? — спросил Славик. — Тихо было?
— Ни писка, ни визга, — доложил Вовуля. У него были нежные ресницы и вдавленный, бандитский перебитый нос.
В одном из ближних дворов мы нашли тихую лавочку и устроили что-то вроде военного совета.
— Тут чего-то есть, — сказал Славик, — не просто так. Чего-то они к тебе имеют. Допустим, днем можно для хохмы. Но они же и ночью топтались. В дом залезли. Не просто же так?
— Просто так не полезут, — поддержал Вовуля.
Я не вмешивался — для меня период подобных умозаключений давно прошел. Они были мальчишки, симпатичные крепкие пацаны, искренне желавшие мне помочь. Я вполне мог рассчитывать на их боксерский опыт — но не на детские же головенки, которые в анализе вряд ли освоят и треть скудной информации, уже просеянной придирчиво Антохой и мной.
Но, оказалось, парни вообще не склонны к анализу.
— Суки, — сказал Вовуля.
Тут я был с ним полностью солидарен.
Славик вышел на обобщение:
— Вообще не люблю качков. Надуют мускулы и держат район, чего хотят, то и делают, цари и боги. Это же надо — чтобы человек домой не мог вернуться!
— Суки, — еще более убежденно повторил Вовуля.
Все время молчать было неудобно, и я сказал хмуро, в тон ребятам:
— И, главное, сделать ничего нельзя.
Однако, как выяснилось, тут наши убеждения в корне не совпали.
— Почему такое нельзя? — удивился Вовуля. — Так не бывает, чего-нибудь да можно.
Славик сослался на авторитет:
— Знаешь, чего наш тренер говорит? Он говорит: когда противник в стойке, всегда можно чего-нибудь сделать. Вот когда лежит, тогда уже ничего делать не надо.
— Но мы даже не знаем, чего они хотят, — проговорил я, с опозданием сообразив, что без права на то объединяю с собой этих пацанов вокруг сугубо моих проблем. Однако парни восприняли это как должное.
— А на хрена нам знать? — возмутился Славик. — Это их проблемы. Они наезжают, а не мы. Хамят внаглую, а за хамство надо учить.
— Это точно, — подтвердил Вовуля, — они нам в нос, а мы им в глаз.
Я слушал ребят, с удивлением ощущая, что напряжение, державшее меня все последние дни, начинает спадать. Парни были очень молоды и не очень умны, они знали про всю эту историю куда меньше нас с Антохой, но само их мышление было в принципе другим. Мы пытались понять происходящее, разглядеть его скрытые пружины. А эти два парня сразу же стали прикидывать, как половчее ответить ударом на удар. Мы с Антоном терялись, когда одичавшая жизнь бросалась на нас из-за угла, словно бандюга с ножом. Они же принимали это одичание как норму и всегда были готовы встретить нежданную агрессию прямым в скулу.
— Может, засаду устроить? — размечтался Славик. — Пожить у тебя дня три, вдруг зайдут проведать.
Вовуля одобрительно кивнул.
— Хотя, с другой стороны, могут и не появиться, — рассуждал Славик, — пошарили, нашли, чего искали, и ладно. Вполне возможный вариант. Вот меня лично сильно интересует подвал. Как смотришь, а, Вовуля?
Вовуля на подвал смотрел положительно.
— А то давай прямо сейчас, — предложил Славик, — чего тянуть?
Вовуля тянуть не хотел, а меня не спрашивали.
Мы двинулись к метро.
Что собираются ребята делать дальше, я понятия не имел, а любопытствовать было неловко, да и не хотелось: незаметно для самого себя из пугливой жертвы неведомого врага я превращался в солдата маленькой, но боеспособной армии, готовой и к обороне, и к атаке. А солдату вопросы не положены, солдат делает, что велят.
Сперва мы обошли вокруг квартала. Славику результаты понравились, мне тоже: сеть переулков, два прекрасных проходных двора, сквозной подъезд — отловить в этом лабиринте убегающего человека практически было невозможно.
— «Галантерею» на той стороне знаете? — спросил Славик. — Если что, там и соберемся.
Потом он дал краткое указание мне:
— Стой вон там на углу. Если что, не жди, рви когти к «Галантерее».
— А вы?
— Мы сообразим.
Мои способности соображать в расчет не принимались. Я запротестовал — мол, как это я их брошу и смоюсь? Но Славик объяснил, что я, во-первых, засвеченный, меня они знают. Что во-вторых, объяснять не стал, и так было ясно.
Теперь Славик был собран, лицо отвердело, взгляд прицельный — уже не парнишка, нет. И Вовуля словно бы подобрался.
Я остался на углу, до дома с подвалом было, наверное, метров семьдесят. Славик пошел к нему прямиком. Вовуля не спеша двинулся по другой стороне переулка, ротозейски поглядывая на верхние этажи, руки его болтались, как тряпичные — провинциал, типичный провинциал, шатающийся по столице без цели и смысла. Ничего опасного не просматривалось, и я тоже приблизился на десяток шагов.
Я думал, Славик бегло глянет в низкие окна и пойдет дальше, но он повел себя странно: остановился и чуть не бровями уткнулся в зарешеченное пространство, что было не только опасно, но и просто неприлично. Зачем он так? Неужели решил действовать по формуле Вовули — получить в нос, чтобы затем дать в глаз?
