Я осторожно разобрал свою баррикаду, прислушался. За дверью было тихо. Не снимая цепочки, приоткрыл. Никого. Тут я сообразил, что нужны не ботинки, а кроссовки. Переобулся. Так-то лучше, и красться бесшумней, и бежать легче. Совсем уж в последний момент вспомнил, сунул в сумку рукопись Федулкина — надо будет спросить Антона, да и вообще дочитать, вдруг что прояснится, какая деталь.
Дверь я затворил тихо, как мог. Замок щелкнул, но едва слышно. Лифт вызывать не стал, больно грохочет, медленно пошел вниз. Этаж, еще этаж, еще этаж…
Потом меня осенило. Первый этаж! Четыре квартиры, две из них годятся. Только бы… Кто там живет, я не знал, у нас в подъезде вообще мало кто с кем контачит. Но…
Я тихо поскребся в первую дверь. Ни отзвука. Позвонил. Не сразу послышались шаги. Дверь приоткрылась, но на цепочку. Бабуся, божий одуванчик.
— Бабушка, — сказал я шепотом, — я с седьмого этажа, откройте на минутку.
Бабуся выслушала, глянула внимательно и вдруг с неожиданной резвостью захлопнула дверь.
Осталась еще одна. Всего одна.
Я постучал. Открыла девчонка лет пятнадцати, в теплой кофте, на горле шарф.
— Болеешь? — спросил я.
— Гланды, — объяснила она и уставилась выжидательно.
Я спросил тихонько:
— Можно зайти на минуту?
Она посторонилась — видно, по молодости лет еще верила людям. Я вошел и так же тихо прикрыл дверь.
— У меня просьба. Родители дома?
— На работе.
— Видишь… Маленькая ты еще, но… Есть такое взрослое слово «любовь»…
Девчонка пренебрежительно хмыкнула.
— В общем… Если можешь выручить… Понимаешь, там во дворе кое-кто есть… Короче, я сегодня тут ночевал, а надо, чтобы об этом не знали, неприятность может выйти одному человеку…
— У любовницы, что ли, ночевали? — снизошла девчонка к моим трусливым недоговоркам.
— В жизни всяко бывает, — покаялся я.
— Подумаешь, — хмыкнула она снова, — ну и чего теперь делать? Тут хотите посидеть?
— Да нет, мне на работу. Я чего хотел попросить? Если разрешишь… Хотел вон в окно вылезти.
— У нас окна заклеены, — заколебалась она.
Я вздохнул:
— Тогда гроб. Мне-то ладно, а ей…
— Хотя там пластырь, можно и опять заклеить…
Я чуть не задохнулся от нежности к ней. Бог ты мой, сколько пятнадцатилетних готовы помочь и прохожему, и захожему, не задумываясь, зачем ненужный риск и лишняя морока. И как же потом истончается ручеек этой бескорыстной открытости… Я пожалел, что соврал ей, такой можно бы и правду. Уже стоя на подоконнике, я сказал:
— Ты сегодня, может, человека спасла.
— В другой раз заводи любовницу на первом этаже, — нахально, на «ты», порекомендовала девчонка.
— Вот подрастешь, заведу, — пообещал я.
Я спрыгнул вниз, взял сумку с подоконника, помахал девчонке ладонью, чтобы не приняли за вора, и не спеша пошел по переулку. Народу было порядочно, я пристроился рядом с каким-то толстым дядькой, как бы с ним и иду. Возле проходного двора свернул в подворотню — и уж тут рванул, как на стометровке. Выскочил другой подворотней, скользнул в подъезд рядом, взбежал на третий этаж, к окну между лестничными площадками. Минута… Еще минута… Еще минута…
Со двора вышла женщина. Потом бабка с авоськой. Потом, минут пять, никого.
Тогда я спустился вниз и спокойно пошел к троллейбусной остановке.
Вроде пронесло. Ушел. Свободен. Как там написано на могиле Мартина Лютера Кинга? Свободен, свободен, слава тебе, Господи, наконец-то свободен…
Теперь, когда я вышел из окружения, выскользнул из осажденной норы и мог не бояться ночного двора, гудения лифта, шорохов у двери и хрипло молчащего телефона, когда моей жизнью не управлял больше с помощью необъясняемых указаний загадочный женский голос, я вновь обрел способность нормально соображать. Не знаю, у всех так или один я такой дурак, но, когда решать надо мгновенно, мозги мои иногда отключаются вообще. А пройдет спешка, и все вдруг становится ясно.
Вот и сейчас главное сразу прояснилось.
За мной следят, мне угрожают, может, даже хотят убить. За что, не знаю, скорей всего, какая-то путаница, ошибка — но если убивают по ошибке, убитому не легче. ОНИ, кто бы они ни были, мой след потеряли — но и я не могу вернуться домой, пока не узнаю, что происходит вокруг моей конуры, кто ОНИ и чего ИМ надо. Сам это узнать могу? Ясно, что нет. Скитаться по чужим углам век не будешь. Так что рано или поздно все равно придется просить помощи у тех, кто за эту помощь зарплату получает. Антон вчера позвонил в милицию, там среагировали, как нормальные менты, взяли заявление и отвалили, на черта им лишняя головная боль, тем более что Антоха вызывал их не к себе, а к приятелю, то есть все шло через третьи руки. Да еще и ночь была, может, парни дрыхли или в домино резались, а он своим звонком оторвал. Сейчас другое дело, день, все начальство на местах, днем даже ленивые делают вид, что работают.
Наше отделение стояло во дворе, двухэтажный дом, желтый, плоский, без излишеств, у входа несколько машин, две с «мигалками» — милицию ни с чем не спутаешь. Я решил идти прямо к начальнику, лучше час прождать в коридоре, зато попасть сразу к шефу; если даст команду — хоть плохо, но выполнят. Ведь, по сути, чего надо? Проверить паспорта у тех во дворе. Обвинить не в чем, доказательства ни единого. Ну и пусть. Хотя бы станет ясно, кто такие. И им станет ясно, что про них ясно. По крайней мере, хуже не будет.
Мне вдруг показалось, что я оставил дома сберкнижку, а та ерунда, что рассована по карманам, — надолго ли? Я остановился, пристроился на лавке у ближайшей пятиэтажки и стал копаться в сумке. Нет, сберкнижка была на месте, что на ней лежало — по нынешним временам как бы и не деньги, но все же с ними куда лучше, чем без них. Так что зря напугался.
Но как же повезло, что напугался!
Пока я ревизовал свою сумку с пальмами и девкой, на крыльцо милиции вышли двое. Один был рослый, с хорошей выправкой капитан, настоящий милицейский орел, а другой — другой был тот малый. Тот, в кепочке. Что следил за мной в пятницу, а потом шлепнул по щеке, а потом я ему врезал, как сумел. Они вышли бок о бок, буднично беседуя, подошли к одной из машин, чистенькому серому «жигуленку», и капитан сел за руль, а малый в кепочке рядом. Он, кстати, и сейчас был в кепочке. Я отвернулся, сгорбился куль кулем, как бы и нет меня. Машина лихо выехала со двора, свернула влево. К нашему дому, что ли?
Проверять я ничего не стал. Я, не оборачиваясь, пошел прочь, будто и не в милицию хотел, просто надо было в сумке покопаться. На остановке стоял троллейбус, я вскочил в переднюю дверь за каким-то неторопливым ветераном. Три остановки проехал — и в метро. Толпа, станции, куча пересадок, вон и Антон вчера смылся, нырнув в метро. Опять мозги почти отключились, то есть работали, и даже быстро, но толку от этой работы не было никакого. Вся схема, что я с грехом пополам выстроил, разом развалилась. ОНИ что, с милицией связаны? Или ОНИ — это и есть милиция, потому и держатся так нагло? Но зачем милиции тянуть время, топтаться во дворе, ждать тихого часа, когда можно просто властно постучать в дверь — против формы с погонами замки не помогают. Но ведь не постучали. Почему?
