— Стилист! — сказал Антон.
Я прочел еще абзац:
— «Данная рукопись всего лишь заготовка. Но я буду писать свою хронику в полную мощь, как будто эта книга у меня последняя, я буду стараться зафиксировать не только свои действия и действия других людей, но и переживания, мысли и чувства, ибо они тоже составляют жизнь, и только то, что пережито, способно волновать миллионы людей».
— На тысячи не согласен, — сказал Антоха, — замах-то, а?
— Классик, — согласился я и отложил рукопись. Он взял у меня федулкинское творение и начал листать, хмыкая и покачивая головой.
— Полная мощь? — спросил я.
— А как же! Сюжет — не оторвешься.
— Что там?
— Выясняет имя собаки.
— Агата Кристи, — похвалил я.
Тут опять позвонили. Я взял трубку.
Молчание.
— Жертва эксперимента слушает, — сказал я. Трубка не ответила, и я успокоил молчаливого собеседника: — Подопытный кролик здоров, чего и вам желает.
Гудки.
— Шекспир чертов, — сказал я, — проверяет. Эх, жаль, надо было вида не подавать, включиться в хепенинг.
Антон придвинул аппарат к себе, набрал номер.
— Не отвечает, — сказал он, — наверное, не из дома.
Я, вспомнив, вновь взобрался на подоконник, выглянул. Малый сидел на месте. Я опять ощутил что-то вроде беспокойства. Ну, розыгрыш. Но что-то уж больно продолжительный. Ведь не платит же Федулкин этим амбалам! А задаром кто сейчас станет губить рабочий день?
Тем не менее Антоху я проинформировал весело:
— Сидит!
— Хепенинг! — отозвался Антон. Видимо, он думал о том же, о чем и я. — Помнишь, он в спортзале ночным сторожем работал?
— Так его же выгнали.
— Ну и что? Федулкина не знаешь? Отовсюду гонят, но везде любят. А уж если начнет уговаривать, с его-то напором…
Федулкинский напор мы оба знали.
Теперь нам самим было любопытно, как поведет себя тот у подъезда, если мы просто выйдем и, допустим, двинем в центр. У Федулкина свой эксперимент, у нас будет свой.
— Стоп, — сказал вдруг Антоха, — минуту. Я знаю, где он. Помнишь Нинку, светленькую, пончик такой? Он у нее уже недели две кантуется.
— Позвони.
— Номер не помню, где-то на бумажке записал… Ладно, как пойду, загляну, она же за квартал от меня… Ну чего — в центр?
Я сказал, что расхотелось. Вообще-то причина была другая: а вдруг эта девка позвонит? Уж больно голосишко был своеобразный, что-то есть. Велела сидеть дома — надо сидеть. Я подумал, что хорошо бы ее сегодня зазвать на ночь. После всех волнений — в самый бы раз. Ведь обещала — будешь живой, трахнемся. А я как раз живой.
Мы сыграли пару партий в шахматишки, попили чаю, и Антон ушел, пообещав сразу звякнуть из дому. Прежде чем его выпустить, я все же прислушался — но на лестничной площадке не было никого. В окно я видел, как Антоха вышел из подъезда и скрылся в проходе — малый в свитере лишь лениво глянул ему вслед.
Хепенинг…
Дуня или как ее там позвонила через час с чем-нибудь.
— Живой?
— Как видишь. Вот только…
— Чего? — спросила она с легкой тревогой.
— Скучаю. Пришла бы, повеселила.
— Еще духарится, — сказала она опять как бы не мне, а кому-то рядом. Может, как раз Федулкину?
— Так придешь? — спросил я.
В ответ последовало указание:
— Сиди и не высовывайся.
— А я чего делаю? Сижу, жду тебя, сама обещала… Да, кстати, Федулкин далеко?
— Кто? — удивленно прозвучало в трубке.
Удивление это не значило ничего, и я повторил, как ни в чем не бывало:
— Федулкин.
— Крыша поехала, — объяснила Дуня кому-то рядом и лишь потом посоветовала мне: — Знаешь что, Вася? Не ищи приключений, они тебя сами найдут.
— А меня обижать не за что, — возразил я, — я Федулкина всегда хвалил.
— Да пошел ты со своим Федулкиным! — взорвалась она, но вдруг быстро проговорила: — Ладно, потом.
И вновь из трубки пошли гудки.
Вскоре опять позвонили — но теперь на мое «алло» никто не ответил.
Я снова глянул с подоконника вниз. У соседнего подъезда никого не было. Оглядел сверху двор — он был абсолютно безгрешен, ни одной опасной фигуры. Похоже, игра кончилась.
Мне вдруг стало удивительно легко. Все-таки эта глупость нервы потрепала. Черт бы их всех побрал с их хепенингами, суки, юмористы за чужой счет.
Опять позвонили. Я пару раз сказал «алло» и уже хотел класть трубку, но оказалось, Антон.
— Все в норме? — спросил он. Голос был странный, словно бы пустой, никакого выражения.
— Естественно, — сказал я, — а у тебя?
И опять он ответил через паузу:
— Понимаешь… В общем, за мной тоже следили.
— Как? — не поверил я. — Я же в окно смотрел, тот в свитере так и остался у подъезда.
— А там еще один был, на улице. Может, и ошибаюсь, но вряд ли. Специально попетлял. Куда я, туда и он.
— И чем кончилось?
— Схватил частника, проехал две улицы и нырнул в метро. Оторвался.
— Хепенинг разрастается, — задумчиво проговорил я. — У тебя нет ощущения, что Федулкин малость заигрался?
— Это не Федулкин, — тем же пустым голосом ответил Антон, — Федулкина в понедельник хоронят.
— Да ты что?! — заорал я.
— Вот так вот, — сказал Антон, — я на него грешу, а он в морге. В четверг ночевал у Нинки, в пятницу не вернулся. А утром нашли на тротуаре у детского садика.
— И кто его? — спросил я отупело.
— Они не докладывали. Чем-то по голове, насмерть.
— А Нинка что говорит?
— Она же дура. Кусок мяса. Вопит, что ни при чем тут, и все.
Он замолчал. И мне говорить не хотелось. Потом я все же произнес неопределенно:
— Что-то мне все это здорово не нравится.
Тут же мне стало стыдно, потому что подумал я не о Федулкине, лежащем в морге, а о нас, живых. Но, похоже, и у Антона мысль качнулась туда же.
— Я вот колеблюсь, — сказал он, — может, сразу стоило в милицию позвонить?
— И что сказать?
— Приехали бы хоть, паспорта у этих проверили.
— Думаешь, приедут?
— Толково объяснишь, приедут. А так что — сидеть и ждать?
Тут я задал вопрос, который не шел у меня из головы:
