— Может, тебе просто напряг сбросить? — спросила Лизка.
— А как его сбросить?
— Ну как все мужики сбрасывают? Либо водка, либо…
Чехлов пожал плечами. Ни думать, ни тем более что-то решать никакого желания не было. Было желание закрыть глаза и проспать неделю, а за это время, бог даст, что-нибудь образуется само собой.
Лизка глянула влево, глянула вправо.
— Закрой глаза, — сказала она, — закрой глаза и отключись. Спи.
Спать он не стал, но глаза послушно закрыл, опустив затылок на гнутую спинку скамейки. Хорошо, когда есть кого послушаться, когда кто-то берет на себя бремя решения, пусть хоть в мелочи, в ерунде… Он почувствовал, как разошлась молния на брюках, почувствовал мягкое прикосновение рук, потом совсем легкое — губ. Это не была квалифицированная женская работа, это было нежное творчество, которое не так часто выпадает даже вполне востребованным мужикам. Любовь, что ли? Обязывающее слово вряд ли годилось — хотя кто знает, в каком обличии иногда ходит любовь…
Дрожь, усталость, отрезвление. И — облегчение. Он все равно не знал, что делать дальше, но напряжение, вот уже неделю прижимавшее его к земле, спало.
Благодарить было глупо, и он на прикосновение ответил прикосновением: молча погладил Лизку по волосам.
— Сколько ему было? — спросила она.
— Лет сорок, наверное. Может, сорок два.
— Хоть свое прожил, — сказала Лизка.
Чехлов с горечью усмехнулся — Чепурной был моложе его минимум года на три. Но потом подумал, что у нее-то исходная точка иная: Валерка прожил две с половиной ее жизни, а ей за этот срок еще бороться и бороться.
— Конечно, жалко, — вздохнула она, — хороших людей всегда жалко. Зато теперь у него никаких забот. — Потом она, видно, до чего-то додумалась: — У тебя с ним дела всякие были?
— Кое-какие были.
Лизка осторожно спросила:
— Чего-то обломилось?
— Чего-то обломилось, — подтвердил он.
Она ждала пояснений, и Чехлов пояснил:
— Есть два подонка на нашей бывшей работе — такая мразь! При нем они слово сказать боялись, а теперь радуются. Даже не представляешь, насколько это противно.
— А нельзя их опять урыть?
— А как? — развел руками Чехлов.
— Но ведь как-то можно, — задумчиво произнесла Лизка, — твой друг мог, значит, и другой сможет.
— Черт его знает! — неуверенно отозвался он. После чего, немного поколебавшись, рассказал ей суть дела, впрочем, кратко и без деталей.
— Таких и надо давить! — сказала Лизка, — Ладно, может, чего и придет в голову. Тебе деньги важны или принцип?
— Только принцип, — качнул головой Чехлов, — на деньги плевать. Хоть свои отдам.
— Свои сперва иметь надо, — резонно заметила девчонка.
У выхода из парка он спросил, куда ее подвезти, но Лизка отмахнулась:
— Без разницы, выброси где-нибудь по дороге.
У метро она вышла, пообещав, если что, позвонить. Надежд на ее возможности у Чехлова, конечно же, не было. Но оттого, что еще кто-то повесил на себя его заботу, стало полегче.
Вдвоем всегда легче.
Лизка позвонила через два дня.
Встретились снова у парка, только теперь Елизавета была не одна, а с парнем. Малому было лет тридцать. Кроссовки, джинсы, рубашка тоже джинсовая, редкие волосы ежиком, в руке прутик.
— Вот, познакомься, — сказала Лизка.
Парень переложил прутик из правой руки в левую и назвался Георгием. Рукопожатие было вежливое, некрепкое. Вообще, малый был глубоко обычный, никаких особых черт в облике не проступало. В Москве таких хоть пруд пруди, в любой толпе проходят фоном, даже на футболе орут, как все, не выделяясь, ни громче, ни тише. Жить как-то надо — вот как-то и живут.
— Значит, так, — начал он, — Елизавета в общих чертах обрисовала… Как я понял, у вас был друг и один человек ему платил, а теперь друга убили и тот человек не платит. Так?
— В общих чертах, так, — кивнул Чехлов.
— Может, еще что-то имеете дополнить?
— Что-то имею, — согласился Чехлов и, не повышая голоса, объяснил: — Этот человек — мразь. Деньги мне абсолютно не важны. Просто хочу, чтобы мразь знала свое место.
— Это понятно, — сказал Георгий, — если мразь, отступать нельзя. Вашего друга как звали?
— Чепурной Валерий Васильевич.
— Я имею в виду, может, погоняло какое было? В смысле, кликуха.
— Вроде не было. Но точно не знаю.
— Он бизнесом занимался?
— В основном да. Я особо не вникал.
— Ну ясно, — подытожил Георгий и достал из кармана рубашки маленький электронный блокнотик. — Значит, Чепурной Валерий Васильевич, бизнесмен. Как его фирма называлась?
Чехлов назвал Валеркину фирму.
— А тот человек… в смысле, мразь — он кто?
Чехлов и на это ответил.
Георгий потыкал в кнопки блокнотика. Он был скучен, как пожилой бухгалтер, и тем симпатичен — вежливый, аккуратный, исполнительный. Клерк в любой системе клерк, лишь бы начальство из себя не корчил.
— Значит, давайте так, — сказал Георгий, — я доложу, а там уж как решат. Свяжемся потом через Елизавету, она вам сообщит. Устраивает?
— Вполне, — ответил Чехлов.
Простились тоже вежливо, за руку. Уже уходя, Георгий решился — остановился, чуть помедлил и произнес сочувственно:
— Я вас понимаю. Подлого человека прощать нельзя, всем же хуже станет. Ваш друг погиб, ничего сделать не может — значит, кто-то должен взять это дело на себя. Я сам, конечно, не решаю, но доложить постараюсь нормально.
От неожиданности Чехлов так расчувствовался, что готов был обнять парня, но это смотрелось бы вовсе смешно. Поэтому он всего лишь растерянно и благодарно развел руками:
— Спасибо.
Он, конечно, понимал, что ничего еще не решилось, но настроение пришло в норму. Лизкина скорая помощь больше не понадобилась.
Елизавета перезвонила через неделю. Встретились там же, и опять она была с вежливым Георгием, аккуратным клерком неведомой системы. Снова поздоровались за руку, но на этот раз Георгий улыбнулся.
— В общем-то в порядке, — сказал он, — проблему решили. Этот человек пошел на соглашение, будет платить, как всегда, только другой структуре. Правда, у вас там был некоторый интерес — тут уж, извините, не получилось, я предлагал, но у нас сказали, не надо создавать путаницу. Тем не менее вам за наводку… и, так сказать, в качестве отступного… — Георгий достал из нагрудного кармашка зеленую пачечку, ровно перетянутую резинкой. — Тут тысяча, пересчитайте, пожалуйста.
