Ему было больно смотреть на влюбленные пары на улицах. Он бродил по ночному городу, выбирая самые пустынные и темные закоулки, возвращался в гостиницу уже под утро, потом целый день спал и выходил ближе к ночи, но в Париже влюбленные были везде и всегда, и, видя их счастливые лица, Винсент еще острее ощущал боль собственной потери. Он отчаянно скучал по Уильяму, но старался об этом не думать. Или хотя бы думать поменьше. Потому что иначе он просто не смог бы жить дальше. Несколько раз он чуть было не позвонил Уильяму, но, конечно, не стал. Это было опасно. Это могло плохо кончиться для Уильяма.
Винсент часто вспоминал Реджину, которой теперь было девять. Скорее всего, он никогда больше ее не увидит. Но так даже лучше. Так он ее не погубит своей исступленной любовью. Прошлое стало далеким и недосягаемым, оно рассыпалось пеплом, и пепел развеялся на ветру. Однажды в булочной он услышал по радио свой собственный голос. «Я бродил по ночам» с монтерейского рок-фестиваля. Видимо, не только Уильям записал его выступление, и теперь оно всплыло на радио. Винсент пулей вылетел из магазина. Вскоре звук его голоса растворился в городском шуме, и бешеное сердцебиение наконец успокоилось.
Это было давно и неправда: золотые холмы Калифорнии, ослепительно-синее небо над набережной. Здесь и сейчас, вдали от всего, что он знал и любил, все вокруг тоже было пронизано красотой. Он старался не видеть эту красоту, не замечать яркие блики солнца, лесных горлиц на ветках деревьев, влюбленных, которые даже не думали скрывать свои чувства. Вот почему он обычно гулял по ночам, когда мир погружается в черно-синий сумрак, пронизанный желтым светом электрических фонарей.
В те вечера, когда ему становилось совсем уже невмоготу сидеть в одиночестве в тесном гостиничном номере, он не ждал наступления темноты. Временами ему просто хотелось вырваться из заплесневелой духоты на свежий воздух. В таком настроении он выходил раньше обычного и шел куда-нибудь, где его никто не знал. Уже смеркалось, Винсент пил вино на открытой веранде кафе в саду Тюильри. Закатное небо окрасилось всеми оттенками оранжевого. Весь мир как будто сиял и светился. Винсент знал, что Уильяму понравился бы сад Тюильри на закате: искрящийся свет, звон колокольчика на шее козы, щиплющей травку прямо на газоне, – вот почему самому Винсенту было почти нестерпимо смотреть на все это великолепие. Большинство молодых парижан выглядели точно так же, как Винсент: темные волосы, бородка, черное пальто и черные же ботинки. Он отлично вписался. Он мог быть кем угодно, а значит – никем, человеком без имени и без прошлого. По дороге сюда он зачем-то купил газету, хотя еще плохо читал по-французски.
Он рассеянно листал газету, и тут за его столик уселась какая-то женщина: элегантная дама, уже пожилая, одетая в черное, в темных очках, несмотря на сумеречный час. Она достала из кожаной сумочки сигареты и золотистую зажигалку и сказала, пристально глядя на Винсента:
– Ну, здравствуй!
Он взглянул на нее и пожал плечами.
– Je suis desole, madame. Vous avez fait une erreur. Nous ne nous connaissons pas
[12].
– Да, мы не знакомы, – ответила женщина. – Но я тебя знаю и уж точно ни с кем не спутаю. Когда-то мы с твоей мамой были подругами. Очень близкими подругами. Видишь ли, я такая же, как ты и все в вашей семье. Наш род здесь, во Франции, очень древний. Когда твоя мама жила в Париже, она не отвергала свою природу. Это началось позже. Но мы все равно продолжали поддерживать связь, когда она вернулась в Америку, и я знаю, Сюзанна хотела бы, чтобы я за тобой присмотрела, чем я теперь и займусь.
– Ясно. – Винсент отложил газету. Значит, он все-таки не инкогнито. Поскольку он был в Париже, а не в Нью-Йорке, то попытался взять себя в руки и поддержать вежливую беседу, хотя сейчас ему больше всего хотелось сбежать не прощаясь. – А может быть, я не хочу, чтобы за мной кто-то присматривал?
– Ты один из нас, так что, как ты понимаешь, у меня нет выбора.
Винсент покачал головой.
– Теперь я никто.
Женщина печально посмотрела на него.
– Что бы с нами ни происходило, мы те, кто мы есть. Это у нас в крови. Несмотря на любые потери, на весь трагический опыт, наша суть не меняется. Ты – особенный человек, всегда был особенным и всегда будешь. – Она назвала свое имя. Агнес Дюран. – Я живу рядом с Вандомской площадью. Наша семья поселилась в Париже давным-давно. Здесь нам не надо скрываться, как вам в Америке. Нас просто не видят, если мы не хотим, чтобы нас видели. Ты уверен, что прячешься, но ты на виду.
Винсент положил на стол деньги, поднялся и вежливо кивнул.
– Тогда я лучше пойду.
– Так и будешь все время в бегах? Это путь для трусливых. Пожалуйста. Не уходи.
Что-то в ее голосе задело Винсента. Он сел на место.
– Мадам, я очень вам благодарен за желание мне помочь. Честное слово. Но в этом нет смысла.
– У тебя нет ничего, ради чего стоит жить?
Винсент рассмеялся.
– Уже ничего.
– Потому что ты не можешь вернуться в Америку? Потому что тамошние власти не оставят тебя в покое?
– Потому что я потерял человека, которого любил.
– Ясно. – Агнес кивнула. Это была уважительная причина. – Мы почти все теряем людей, которых любим. Это ужасно. Я знаю не понаслышке.
Винсент вздохнул и наклонился вперед, опершись локтями о столик. Мадам Дюран была ровесницей его мамы, и он волей-неволей чувствовал некую связь между ними.
– У меня ничего не осталось.
Он всегда знал, что его жизнь закончится очень рано.
Мадам Дюран покачала головой.
– Винсент, – с чувством проговорила она. У нее определенно был дар ясновидения. – Одна жизнь, может быть, и закончится, зато начнется другая.
Винсент смотрел на оранжевый свет. Он видел каждую молекулу воздуха, и каждая заключала в себе миллионы возможностей. Он вдыхал запах свежей травы, слышал звон колокольчика на шее козы, ощущал вечернюю прохладу.
– Ты в Париже, – сказала мадам Дюран. – Живи не хочу!
Чтобы жить свободно, сказала мадам Дюран, ему придется сперва умереть. Смерть должна быть публичной, окончательной и бесповоротной. Его перестанут разыскивать. Американские власти благополучно о нем позабудут. Нет человека – нет дела. Он останется самим собой, но с новым именем и новой жизнью, и что самое главное – он избегнет проклятия, довлеющего над Оуэнсами.
Он выписался из гостиницы в Маре. Вещей у него было мало, но денег еще оставалось достаточно – спасибо щедрому дару Френни. Первым делом Винсент пошел в музыкальный магазин рядом с Сорбонной и выбрал гитару взамен любимого «Мартина», оставшегося в Америке.
Он долго присматривался и наконец взял «Сельмер», как у Джанго Рейнхардта, гениального цыганского гитариста. В юности Рейнхардт пострадал при пожаре, безымянный палец и мизинец на его левой руке были парализованы и частично срослись, но он не бросил играть на гитаре и создал свой собственный неповторимый стиль. Винсент выбрал себе гитару из красного дерева, с ореховым грифом и накладкой на грифе из черного дерева. Ее изготовили в начале пятидесятых, и она явно знавала лучшие дни, но как только Винсент взял ее в руки, ему уже не захотелось с ней расставаться. Он не играл на гитаре с тех пор, как у него были сломаны пальцы, и поначалу боялся, что не сможет играть так, как раньше, но потом вспомнил о том, через что прошел Джанго – и все равно стал одним из величайших джазовых гитаристов, – и понял, что он не вправе себя жалеть.
