– Мне наплевать, что ты думаешь обо мне и об Уильяме, но если тебе очень хочется сделать гадкие замечания, то давай. Не стесняйся. Будет как в старые добрые времена.
Эйприл взяла Винсента за руку.
– Только не говори, что не помнишь.
Он смотрел на нее совершенно пустыми глазами.
Плечи Эйприл поникли. Он и вправду не помнил.
– Я пришла к тебе в комнату. К тебе в постель.
В ту ночь была жуткая гроза, и воробьи прятались в ветвях сирени прямо у них под окном. Они никому не рассказывали о той ночи и не обсуждали ее даже между собой.
– А, ты об этом, – сказал Винсент. Теперь он вспомнил. Конечно. Быстрый горячечный секс, когда они зажимали друг другу рты, чтобы никто не услышал воплей их внезапной страсти. Утром тетя взглянула на Винсента как-то странно, но его сестры при всей их проницательности, подкрепленной даром ясновидения, так ничего и не поняли.
– Мы очень дальние родственники, – продолжала Эйприл. – Троюродные, если вообще не пятиюродные. С генетической точки зрения все хорошо. – Она рассмеялась, глядя на его озадаченное лицо. Он совершенно не понимал, о чем она говорит. – Ты и вправду не знаешь! У кого из нас дар ясновидения? Вот оно, лишнее подтверждение, что люди видят лишь то, что им хочется видеть.
– Эйприл, – сказал Винсент, – не компостируй мозг.
– А «компостировать» меня тебе вроде бы нравилось, нет?
Винсент резко встал, собираясь пойти следом за Уильямом, но Эйприл прикоснулась к его руке, и это робкое прикосновение заставило его остаться. Она казалась такой ранимой, словно лишенной кожи, что вообще-то ей было не свойственно. Хотя в тот раз, когда она приезжала в Нью-Йорк и уехала прежде, чем они успели поговорить, она тоже казалась чувствительной и уязвимой.
– Ладно, – сказала Эйприл. – Может быть, ты действительно не понимаешь. У меня родилась Реджина. Она твоя дочь.
Винсент в замешательстве смотрел на Реджину за стеклами теплицы. Она рвала пурпурную эхинацею для Уильяма. В саду тети Изабель эти цветы были повсюду. Их использовали для лечения скарлатины, малярии, дифтерии, заражения крови и обычной простуды. Уильям с поклоном принял букет, и Реджина весело рассмеялась.
– Неужели ты не узнаешь в ней себя? – спросила Эйприл.
– Ты говорила, ее отец утонул.
– А что я должна была говорить? Что я спала с дальним родственником, которому было четырнадцать лет, и нам не хватило ума использовать презерватив? Но зато появилась она. Наш общий ребенок. Наследница двух ветвей рода. Одаренная силой в двойном размере. Беда только в том, что и жить она будет в два раза быстрее. Я это видела, когда она была маленькой. И мне кажется, Френни тоже видела, когда мы приезжали к вам в Гринвич-Виллидж.
– Френни? – Винсент вдруг запаниковал.
– Не бойся. Она не знает, что ты ее отец. Те чары, которые мы на нее наложили в библиотеке, чтобы она не узнала, чем мы занимаемся, действуют до сих пор. Но она видит людские судьбы. И она знает, что Реджи суждена короткая жизнь. К сожалению.
Винсент сидел как громом пораженный.
– Ты уверена?
Эйприл расплакалась.
– Я стараюсь, чтобы она была счастлива. Она вырастет, станет взрослой, это я знаю точно. Но никому не дано знать время, отпущенное нам судьбой.
– Что ты ей скажешь? – спросил Винсент. – Обо мне?
– Скажу, что ты ее дядя и что ты ее очень любишь.
Винсент кивнул. Он был печален и очень серьезен.
– Уже поздно о чем-то жалеть, – сказала Эйприл. – Наверное, надо было сказать тебе раньше, но ты как-то не проявлял интереса к таким вещам. Ты был мальчишкой. «Жизнь – это хаос», – так сказала мне Изабель, когда я решила оставить ребенка. Но ничего не поделаешь, надо жить. И она оказалась права. Я рада, что ты наконец-то влюбился.
– Ты знаешь, что это для нас невозможно, – напомнил ей Винсент.
– Чушь, – сказала Эйприл, потому что в то лето она была влюблена в него до безумия. Ее первая и единственная любовь, между прочим. Любовь всей ее жизни. И ничего страшного не случилось. Наоборот, случилось прекрасное. Их дочь. – Просто нам нужно упорнее сражаться за то, что нам нужно.
Уильям с Реджиной вернулись к столу, держась за руки и распевая на два голоса свой вариант «Я бродил по ночам». Уильям держал в руках букет пурпурно-алых цветов.
У меня был сад, а в саду – морковь, и высокое дерево, и твоя любовь.
– Наверное, пора подавать десерт, – сказала Эйприл. – Если бы я знала, что вы придете, я испекла бы шоколадный торт с ромом по рецепту тети Изабель. А так у нас будет малиновый пудинг.
– Я думала, ты напечешь макаронов, – погрустнела Реджина. Это было ее любимое печенье. – Винсенту с Уильямом они бы понравились.
– Времени было мало, – сказала Эйприл.
– Когда-нибудь я тебя угощу макароном прямо из Парижа, – сказал Винсент Реджине. – Но сегодня у нас будет пудинг, и хорошо, что не пудель.
Реджина рассмеялась и забралась к нему на колени – искренний, непосредственный ребенок, вполне довольный собой и жизнью.
– Спой мне что-нибудь, – попросила она. – Я хочу тебя помнить, когда ты уедешь.
Винсент погладил ее по голове. У нее были черные прямые волосы – в точности как у него – и неотразимая очаровательная улыбка. Во всяком случае, Винсент был очарован.
– Я пришлю тебе запись, – сказал Уильям. – Может быть, даже пластинку. Если уговорю Винсента ее записать.
Реджина радостно захлопала в ладоши.
– Я буду слушать ее каждый вечер. Когда мама купит проигрыватель.
– Мы пришлем тебе проигрыватель, – сказал Винсент.
– Сделай мне одолжение, – сказала Эйприл. Она как раз вышла из дома с большим подносом, на котором стоял малиновый пудинг и чашки с кофе, и услышала последние слова Винсента. Она хорошо его знала. Она знала, как легко он забывает все важное для других. На запах сахара и малины слетелись пчелы, и Эйприл пришлось отгонять их рукой. – Не давай обещаний, которые не сможешь сдержать.
Джет села в автобус, никому ничего не сказав. Было первое марта, день рождения Леви. Цвели форзиции. Джет поехала в черном платье, повязав голову черным шелковым шарфом. Не так давно Рафаэль неожиданно ей сообщил, что снял для них номер в отеле «Плаза» на целую ночь. И только когда они поднялись на седьмой этаж, она поняла, что он снял номер 708. Она сказала, что лучше бы это был другой номер, их собственный. Не связанный ни с какими воспоминаниями.
– Леви – это одно, а мы с тобой – совершенно другое, – сказала она. – Даже если я езжу к нему на могилу, это никак не касается нас.
Сойдя с автобуса, она не стала брать такси. Пошла пешком через поля, где нарвала нарциссов цвета свежевзбитого масла. Она связала букет синей лентой. Было свежо и прохладно, бледное солнце в голубом небе светило как будто вполсилы. Две мили до кладбища Джет шла пешком вдоль дороги, прячась за буйно разросшимися придорожными кустами всякий раз, когда мимо проезжала машина.
