– А как, по-твоему, ей надо было ее назвать? Миссис Растлер? – поддразнила его она.
– Откуда ты знаешь? – спросил Винсент. Он заметил, как переглянулись Эйприл и Джет. – Вы двое знаете обо мне все?
– Не все, – уверила его Джет.
– На самом деле почти ничего, – добавила Эйприл.
Наконец шоколадный торт был готов. Они его ели горячим, прямо из духовки, с шариками ванильного мороженого.
– И мне тоже можно? – спросила Реджина.
– Конечно, можно, – сказал Винсент и добавил шепотом: – Живи на всю катушку.
Реджина съела большой кусок торта почти целиком.
– Можешь доесть остальное, – сказала она Винсенту и уселась рисовать портрет Гарри и Грача. На ее рисунке они были лучшими друзьями и держались за лапы.
Винсент был очарован малышкой, но потом взглянул на часы и поднялся из-за стола.
– Мне пора, – сказал он. – А то опоздаю.
– На очень важное свидание? – подмигнула ему Эйприл.
– Да, – сказал Винсент. – У меня кто-то есть.
– Только не говори мне, что ты влюбился.
– Потому что нам нельзя влюбляться? – спросил Винсент в шутку.
– Да, – сказала Эйприл. – Нам нельзя.
Винсент улыбнулся, поцеловал на прощание Реджину, и они с Гарри вышли в ночь – две тени, канувшие в темноту.
– Увидимся, когда увидимся, – обернулся он к Реджине с порога.
– Увидимся, когда увидимся, – отозвалась она.
– Он все такой же, – заметила Эйприл.
– Не совсем, – ответила Джет. Незачем было вдаваться в детали и ранить чувства Эйприл еще сильнее.
– Винсент – это Винсент, и слава богу, – сказала Френни.
Эйприл покачала головой и усадила Реджину к себе на колени.
– Он когда-нибудь повзрослеет?
– Да, – сказала Джет. – И нам всем будет грустно, когда это произойдет.
Утром Эйприл с Реджиной уехали. Реджинин рисунок с черным псом и черным котом так и остался лежать на кухонном столе. В тот же день Френни вставила его в рамку и повесила на стене в гостиной, и даже спустя много лет, когда она уедет из этого дома и оставит здесь почти все, она заберет этот рисунок с собой.
Сила природы
Она видела, как Хейлин идет по тропинке. Сначала она подумала, что наколдовала его сама и это лишь призрачный образ, но нет: это был Хейл во плоти. Такой высокий, что она заметила его сразу. Все в той же старой джинсовой куртке, которую он носил, когда ему было пятнадцать. Френни сидела на камне, подтянув колени к груди. Она была в полном смятении и ругала себя за это. Когда они виделись в последний раз, она устроила сцену в больнице. Сейчас она поклялась себе, что будет собранной и спокойной. Она уже потеряла его навсегда, но тогда почему ее сердце так бешено бьется в груди? Между ними все кончено, и она должна радоваться, что Хейлин избежал проклятия, довлеющего над женщинами рода Оуэнсов и бьющего по их мужчинам.
Она была в старых кроссовках, джинсах и черно-белой полосатой футболке, которую нашла в секонд-хенде в корзине «Все по 99 центов». В том самом секонд-хенде, куда они продали за бесценок все красивые мамины наряды. Сегодня утром она даже не причесалась.
Хейлин увидел ее и помахал ей рукой, как будто они расстались всего пару часов назад. Он подошел и сел рядом.
– Только не говори, что ты все эти годы ждала меня здесь, – сказал он. Френни рассмеялась, и Хейл улыбнулся, довольный, что еще может ее рассмешить. Но он был зол и обижен и все-таки высказал свою обиду. – Я знаю, что ты меня не ждала. Я прихожу сюда каждый раз, когда приезжаю в Нью-Йорк, и ни разу тебя здесь не встретил. Я уже понял, что у нас ничего не будет.
Френни зажала рот ладонью, как будто пыталась сдержать рыдания. Ее глаза блестели от слез.
– Френни. – Он совсем не хотел сделать ей больно.
– Я не плачу, – ответила Френни, вытирая нос рукавом.
– Я знаю. Думаешь, я идиот? – Теперь они рассмеялись оба. – На последний вопрос можно не отвечать, – улыбнулся Хейлин.
Он поступил в Йельскую школу медицины, где когда-то учился отец Френни. Френни нисколько не удивилась, что Хейл захотел стать врачом. Он всегда мечтал делать что-то хорошее для людей. Он сказал ей, что почти не общается со своими родителями, и это тоже казалось правильным.
– Я больше не заезжаю домой, – угрюмо проговорил он. Хейл всегда злился, когда речь заходила о его богатой семье. – Там как в мавзолее. Отец наживается на войне, а мать пьет, чтобы не беситься из-за того, что вышла за него замуж.
– И где ты живешь, когда приезжаешь в Нью-Йорк? – Хейлин отвел взгляд, и Френни все поняла. – Ясно. – Она с трудом заставила себя произнести это вслух. – С Эмили.
– Ты помнишь, как ее зовут, – удивился он.
– Конечно, помню. Эмили Флуд, твоя соседка.
– Обычно ты не замечаешь других людей. – Хейл покраснел под убийственным взглядом Френни. – Но это правда!
– Ее я заметила, Хейлин. Как можно было ее не заметить?
– Да, – сказал Хейл, чувствуя себя дураком.
– И где она сейчас? Удивительно, как она выпустила тебя из виду. Тебе не пора бежать к ней?
– Я не понимаю, почему ты так злишься, – сказал Хейлин, раздосадованный и не желающий принимать на себя ее ярость. – Ты сама не захотела остаться со мной.
– У меня не было выбора! Мне надо было заботиться о сестре и брате. Если ты помнишь, у нас в семье случилось несчастье. По-твоему, я виновата в этой аварии?
Френни резко поднялась, собираясь уйти. Когда Хейлин взял ее за руку, она сердито уставилась на него. Но он смотрел на нее так, как раньше, когда он был единственным человеком на свете, кто знал ее по-настоящему.
– Не уходи, – сказал он.
– Почему? Ты теперь с Эмили.
– Да, – сказал Хейлин.
– И в этом ты тоже винишь меня?
У нее же нет сердца. Она сделана из шипов и колючек.
Хейлин покачал головой. Зачем он так на нее смотрит? Как можно уйти, когда он так смотрит?
– Я рада, что ты теперь с ней, – сказала Френни. – С ней ты будешь счастливее, чем со мной. Она абсолютно нормальная!
Льюис сидел на дереве прямо над ними – настороженный, зоркий, недовольный, что они ссорятся. Хейлин позвал его, и ворон слетел с ветки и уселся на камне. Хейл очень долго смотрел на Френни, и казалось, он сейчас скажет что-то такое, что изменит их жизнь навсегда, но он сказал только:
– Наверное, я оставлю Льюиса тебе. У меня нет времени ухаживать за питомцем.
– Я же тебе говорила! Он не питомец! Он сам по себе. Неужели ты так и не понял, Хейлин? Он выбрал тебя. И я его не виню.
