– Они нам и так не страшны, – заметила Френни. – Мы же заколдовали дверь. – Но она уже наполнила миску рисом и курицей, чтобы накормить пса. На самом деле она была рада, что у Винсента теперь есть собака; всем известно, что собака – вернейшее противоядие от одиночества и отчуждения. – С днем рождения, Винсент.
Они замечательно провели время за ужином, а потом Винсент сам вызвался вынести мусор – в переулок за домом, где стояли контейнеры. Он шел и насвистывал. В самом деле насвистывал! В конце концов, он никогда не любил свою юность – просто не знал, что с ней делать, – но теперь он становится старше, и, возможно, взросление что-то изменит. Он вдыхал ночной воздух и слушал звуки большого города, которые очень любил: рев сирен вдалеке, смех и звенящие голоса в темных аллеях. На крышке мусорного контейнера от заметил картонную карточку. Чернила выцвели и поблекли, стали почти нечитаемыми, но он все же сумел разобрать надпись. Абракадабра. Древнее арамейское слово, означавшее Что мною сказано, будет сотворено, – самое загадочное и могущественное благословение или проклятие. Начни путь с Бликер-стрит и иди до конца.
Винсент огляделся по сторонам. Рядом не было никого, только темная шелковистая ночь. Но он почувствовал, как его сердце забилось чаще. Он не знал, кто его приглашает, куда и зачем, но понял, что надо идти.
Он вышел из дома, когда сестры отправились спать. Он делал так чуть ли не каждую ночь, но на сей раз все было иначе. Сегодня он не пойдет в «Балагур», чтобы снова напиться в хлам. Выходя на Бликер-стрит, он чувствовал удивительное, непривычное возбуждение, почти ликование. Завернув за угол, Винсент заметил, что на табличке с названием улицы было написано «Херринг-стрит». Так эта улица называлась больше двухсот лет назад, когда здесь жил Томас Пейн. Что-то странное происходило с Нью-Йорком. Прошлое и настоящее слились воедино. Реальное и невозможное перемешались, создавая новое, небывалое пространство и время. Что ж, если так будет отмечен его восемнадцатый день рождения, значит, быть по сему. Сегодня он стал мужчиной. Совершеннолетним дееспособным гражданином по законам штата Нью-Йорк.
Над асфальтом клубился туман, когда Винсент вышел на Гроув-стрит, где в 1809 году умер Томас Пейн. В честь пейновского «Века разума»
[8] окрестные улицы получили название общественных добродетелей: улица Искусства, теперь часть Восьмой; улица Науки, впоследствии переименованная в Уэйверли-плейс; и улица Здравомыслия, теперь Барроу-стрит. Только улица Торговли, проходящая между Седьмой авеню и Барроу, сохранила свое изначальное название. Кусочек прошлого, оставшийся в настоящем. Винсент сам не заметил, как свернул в узкую улочку, которую никогда здесь не видел. Наверное, просто не обращал внимания. Улица Ведовства. В конце улочки обнаружился старый деревянно-кирпичный дом с дверным молотком в виде львиной головы. Уже войдя внутрь, Винсент сообразил, что это был частный клуб, однако никто его не окликнул и не остановил.
Он подошел к барной стойке и заказал виски. Человека, присевшего рядом, Винсент заметил, только когда тот с ним заговорил.
– Я рад, что ты все-таки смог прийти, – сказал незнакомец. – Я давний поклонник.
– Фолк-музыки?
– Нет, только твой.
Винсент повернулся к нему. Сидевший рядом мужчина был одет дорого и элегантно: светло-серый костюм, рубашка из тонкого льна. Винсент почему-то смутился. Впервые в жизни он не нашел что сказать.
– Надеюсь, ты не придерживаешься правила, что нельзя разговаривать с незнакомцами, – сказал мужчина.
Как бы случайно он прикоснулся к руке Винсента, накрыл его руку своей ладонью. Прикосновение было подобно ожогу, но Винсент не убрал руку. Он погрузился в эту жгучую боль, словно хотел, чтобы она никогда не кончалась, словно искренне не понимал, как он жил без нее раньше.
– Я слышал, как ты играешь в парке. Я прихожу почти каждое воскресенье.
Взгляд Винсента остановился на темных глазах незнакомца, в которых как будто плескалась ночь. Он собрался ответить, но голоса не было. Винсент, который сызмальства был остер на язык, никогда ни перед кем не робел и не лез за словом в карман, Винсент, который в первый же день своего рождения очаровал медсестру, так что та попыталась его похитить прямо из роддома, и потом очаровывал женщин, сам того не желая и не чувствуя к ним ничего, этот самый Винсент вдруг утратил дар речи, словно его околдовали.
– Я подумал, что мог бы стать исключением из правила. Поговори со мной, – сказал мужчина с глазами как ночь. – Ты не пожалеешь. – Он представился Уильямом Грантом и сказал, что преподает историю в прогрессивном частном университете под названием Новая школа, хотя для профессора он был слишком молод. – Я ждал, когда ты меня заметишь, но устал ждать и подумал, что надо тебя пригласить сюда. Та записка была от меня. Ты не хуже меня знаешь, Винсент, что у нас не так много времени, чтобы тратить его впустую.
Уильям сделал знак бармену, чтобы тот принес им обоим еще по виски. В это мгновение что-то случилось с Винсентом. Он вдруг осознал, что у него есть сердце. Для него это стало сюрпризом. Он сидел, совершенно ошеломленный. Значит, вот как это бывает, вот что ты чувствуешь, когда понимаешь, что для тебя существует только один человек – один во всем мире. То, что Винсент видел в зеркале, все-таки осуществилось: он встретил того единственного человека, которого будет любить.
Они поехали к Уильяму, в его квартиру на Чарлз-стрит. Если бы Винсент мог как-то это остановить, он бы не стал ничего делать, потому что такое бывает только раз в жизни, да и то если тебе повезет. Все происходило как будто во сне. Открывается дверь, кто-то зовет тебя по имени, твое сердце бешено бьется в груди, и все такое знакомое и до боли родное, хотя ты даже не знаешь, где оказался. Ты словно падаешь в пропасть, ты входишь в дом, где никогда не был раньше и где тебе хочется быть, потому что сюда ты стремился всю жизнь.
Винсент был потрясен глубиной собственных чувств. Сколько у него было женщин – не сосчитать, и ни к одной он не чувствовал ничего. Но теперь он горел, он был во власти кого-то другого, смущенный собственным пылом. Он так гордился собою, что он одиночка, ни к кому не привязанный, ни от кого не зависимый, и ему наплевать, что о нем думают другие, но теперь ему было не все равно. Так отчаянно не все равно. Когда Уильям прикоснулся к нему, его кровь как будто вскипела, и ему хотелось лишь одного: быть здесь и сейчас и больше нигде, никогда. Раньше секс был забавой, предназначенной исключительно для его удовольствия, эгоистичного и беспечного, но теперь Винсент стал совершенно другим человеком. То, чем они занимались с Уильямом, это была своего рода магия, самозабвенный, сводящий с ума экстаз.
В ту ночь Винсент не вернулся домой. Он забыл обо всем и даже не помнил, ел он что-нибудь или нет, спал ли хоть пару минут, и совершенно не думал, что сестры наверняка беспокоятся, куда он пропал. Уильям настроил камеру «Полароид», и они фотографировались в обнимку. Готовые снимки появлялись мгновенно, словно по волшебству. Казалось, что Винсент и Уильям на снимках – это один человек, но в двух лицах, и вот тогда Винсент встревожился. Когда двое сливаются в единое существо, все, что происходит с одним, неизбежно заденет другого. Не только радость, но и боль тоже. Вспомнив проклятие, он весь покрылся холодным потом.
