Человечек какое-то время завороженно глядел вслед Семеновой, но потом очнулся и продолжал как ни в чем не бывало:
Ну сами посудите, кадровые перестановки Сталина. Что там было? Кровища! Одному секир-башка, второму, третьему, всю родню на расстрел. А у нас что? Проворуется министр, там, или губернатор, ну и все под сурдинку, тихомолком. Не трогают. Ну, может быть, кого-то вдруг снимут с работы, и такое бывает. Кого-то, может быть, даже начнут судить. Ну а потом пшик, ничего. Могут даже этого сукина сына переназначить на другую должность, не хуже. Лафа, понимаешь! Жить стало лучше, жить стало веселей!
Ну а если речь о простом, обыкновенном гражданине… – начал было Ильюшенко, но человечек не слушал:
Люди вообще становятся добрее. В целом, на Земле. Никто никому не выпускает кишки, ни казней, ни виселиц. Ну разве что на Ближнем Востоке. Да и то не сравнить. Почитайте «Тысячу и одну ночь»…
Что ж вы мне про сказки толкуете! – плаксиво заныл Ильюшенко. – Виселиц, положим, нет, но страх-то есть. Вот чего ко мне приходили? Да, я труслив, я зациклен на себе, не надо так иронично помаргивать. Лучше скажите, отчего у нас снова такая оглядка на безопасность от невидимых недругов? Боятся привидений, а пугают реальных граждан. Меня пугают, меня!
Жалобы Ильюшенко утонули в общем ликовании. В гостиную вносили умопомрачительную корзину красных роз. Следом, похлопывая в ладоши, как девочка, бежала вприскочку виновница торжества.
Это цветы от нашего мэра! – провозгласила она.
Корзину сразу же обступили фотографировать, заклацали камеры айфонов. Семенова смеялась, позировала, искрилось в ложбинке грудей золотое колье. Прибывшая корзина разом привлекла всеобщее внимание. Художник Эрнест Погодин отставил рюмку с ликером и любовался нюхавшей розы красавицей, как картиной, по-птичьи уронив голову набок; набалдашник трости белел между его колен. Театральный худрук Чащин восторженно повторял:
Да тут их полтысячи, не меньше. У меня глаз наметанный. Актерам такие не приносят, поверьте.
Управляющий из строительной фирмы радостно щерил керамические зубы, администратор эстетической клиники «Василиск», женщина неопределенного возраста, с губами, превращенными в гладкие валики, хрипло возглашала, ловя корзину экраном мобильника:
Ешкина мать, ну розы так розы!
Когда возбуждение улеглось, человечек громко воскликнул:
Видите, Петр! Все счастливы! Никто не боится!
О чем это вы? – проявил интерес Погодин.
Да вот, – так же торжественно ответил человечек, указывая на Ильюшенко, – наш Петр боится доносов!
Объявление было встречено хохотом. Администратор «Василиска» приоткрыла губы-бобины, плечи ее заколыхались потехой. Марина Семенова подошла к Петру и шутливо чмокнула в лоб:
Не бойся, Петя, чего это ты взбутетенился. Ничего с тобой не случится.
Не случится? – подскочил Ильюшенко. – Как же не случится? С Лямзиным ведь случилось. И с заместительницей его случилось. И с женой.
Тсс… Тсс… – зашипели на него со всех сторон. – Праздник испортишь…
Ильюшенко сам заробел, что ляпнул лишнее, и застыл на месте, виновато поглаживая себя по свисавшему до живота увесистому кресту.
Спокойно, не переживайте! – утешила гостей хозяйка. – Я знаю, все только о ней и говорят, о бедной Элле Сергеевне. А я зла на нее не держу. Я даже хотела с ней помириться. Но не успела.
А кто на нее доносил? – осведомился Чащин, позволяя официанту освежить бокал.
Все заговорили разом.
Школа… – послышалось с разных сторон. – Учитель… Уволили… Муж… Перерезала вены… Нашла домработница…
А на меня тоже доносы кропают. А мне хоть бы хны! – заявил Эрнест Погодин, отвлекаясь от вареной рульки.
И на вас? Что же о вас плохого можно сказать? – кокетливо удивилась Марина Семенова.
А что я мальчиков развращаю, натурщиков.
Поважневшие было гости вновь развеселились:
Ха-ха-ха!
Мальчиков!
Прямо у мольберта!
Художник-растлитель!
Да-да, – кивал Погодин, довольный вызванным вниманием. – Недавно писал жену губернатора. И во время сеанса она мне заявляет… Вы, говорит, Эрнест, если верить кляузам, настоящий маньяк, я вам своего сына писать не доверю. Так и сказала.
Она что, поверила клевете? – спросил его вполголоса Чащин.
Поверила или не поверила, – хмыкнул Погодин, – а портрет мальчишки мне уже заказали. В форме кадета.
Они сидели рядом у стола и с упоением угощались. Коренные зубы перемалывали и растирали, клыки впивались, резцы резали.
Страшная, конечно, история с Эллой Сергеевной, – поделился Чащин, жуя, – не ожидал такого, честно. Такая непробиваемая была женщина. Как бульдозер. Видимо, психическое потрясение. Ты же видел, на ютьюбе несколько видеороликов, люди в театре снимали. С дракой. Десять тысяч просмотров! А грязи сколько, а обзывательств. Мы, люди творческие, публичные, к такому привычны, а каково было ей, тихой бюджетнице?
Я интересовался этой темой, вскрытием вен, – сообщил ему Погодин, делая шумный глоток из бокала. – Ты вот, к примеру, знал, что скорость движения крови по сосудам – сорок километров в час? Бешеная ведь скорость.
И что?
Представь, как у нее там все хлестало. Пять литров вытекло в ванну. Человек сам себя опорожнил.
Да… Сына их жалко, – вздохнул Чащин, – круглый сирота.
Зато упакованный, – подмигнул ему Погодин.
Гостиная вновь взволновалась. Пришли новые гости. Прокурор Капустин с букетом и с загадочной голубой коробочкой, перевязанной лентой. С ним явились два следователя. Один – тот самый, усатый, что допрашивал вдову Лямзина по поводу учителя истории Сопахина. Другой – Виктор.
А я со свитой, – заявил Капустин и, расцеловывая именинницу, заметил ей на ухо: – Сумму и документы я получил.
Семенова удовлетворенно кивнула. Официанты засуетились, играя бокалами, провожая гостей к закускам.
Вы простите, что мы опоздали, – басил Капустин. – Были в кино. Всей, так сказать, нашей конторой.
Как это в кино? – прыснула Марина Семенова.
Нас специальным указом, – пояснил усатый, – обязали сходить на один отечественный фильмец. Очень духоподъемный, между прочим.
В преддверии спортивного праздника, – вставил Виктор.
И вправду, город уже пестрел флажками. Затевался фестиваль исконно народных игр. Вот-вот на главной площади, а потом и на всех спортивных площадках области ожидался старт соревнований. Были приглашены спортсмены из Китая, Зимбабве, Туркмении, Венесуэлы. Губернатор от волнения уже добавлял в вечерний ромашковый чай по несколько капель настойки боярышника. Мэр города страдал от бессонницы. Министр туризма и спорта от волнения потерял два килограмма веса.
