Накануне удалось улучить минутку. В кои-то веки Элла Сергеевна не вопила и не терзала Таню придирками. Она лежала на диване в гостиной и молча глядела в окно, за которым падал ошметками мокрый снег. Надвигалась зима, и на сердце у смолкшей вдовы сидела и квакала жуткая жаба. Эта жаба звалась смятением и испугом. Эллу Сергеевну прогнали с поста директора школы. Ошеломленная, она размякла, осоловела. Молчок, губы на крючок.
Таня меж тем проникла в спальню, хапнула с тумбочки хозяйкину драгоценность, прокралась в ванну, поднесла добычу к светодиодной лампочке, чтобы ясней разглядеть алмазные грани. И уже собралась засунуть кольцо в бюстгальтер, в потную складку растянутой блином груди, как рядом запхекал кашель Эллы Сергеевны. Таня дернулась, внутри у нее екнуло, дрогнуло, а кольцо сигануло под ванну. Вошла хозяйка. Хозяйка мечтала залезть под холодный душ. Таня была отправлена восвояси…
Замаячила нужная остановка. Таня выкарабкалась из маршрутки и твердо устремилась в тихий проулок к дому Андрея Ивановича, не видимому за высоченным забором. Проулок щурился глазками веб-камер. У ворот она позвонила. В лицо ей летели жгучие, тающие на ходу снежинки, и она поглубже надвинула на нос полиэстровый капюшон. За Таней наблюдали. Из уютной, прогретой машины в триста лошадиных сил на Таню смотрела Марина Семенова. В динамиках еле слышно журчало радио, и Семенова чего-то ждала. Она видела, как Таня устала звонить и загремела собственными ключами. Калитка, ойкнув, поддалась, Танина полиэстровая спина исчезла в зазоре.
Семенова достала пудреницу и критически оглядела свой носик, спонжик занесся над переносицей, готовясь пройтись по кисейному личику. Но вдруг в окно постучали. Это был младший следователь, она сразу его узнала. Стекло опустилось гневно:
Что вам нужно? Зачем вы за мной следите?
Это вы мне ответьте, зачем вы следите за домом Лямзиных, – улыбнулся следователь.
Вы кто? – зачем-то спросила Семенова, растерявшись.
Я Виктор, Марина Анатольевна. Мы с вами знакомы.
Уходите, оставьте меня!
Элла Лямзина напала на вас в театре. Теперь вы сидите в засаде напротив ее дома. Зачем?
Не смейте! – взорвалась Семенова. – Вы знаете, на кого лезете? Я нажалуюсь вашему шефу, Капустину!
Стекло было яростно поднято, зарыкал мотор. Виктор что-то еще говорил, размахивал руками. С красивого его лица еще не стерлась улыбка. Непокрытая голова зябла под остервенелыми каплями снега. Семенова разворачивала машину.
Таня меж тем подбиралась к ванной. Хозяйка, судя по всему, уехала в загородный дом, о чем обмолвилась накануне. Старый охранник куда-то сгинул, новый еще не был подобран. Дом пустовал. Элла Сергеевна совсем потеряла хватку, ослабила поводья. Желчи в ней прибавилось, а рассудок ослаб, хозяйство запустилось. «А к мелочам придирается. Шерстинки на покрывале считает», – бурчала Таня.
Она открыла дверь ванной и замерла. Ванна была до краев заполнена совершенно бурой водой. На керамической плитке кругом густели кровавые брызги. А из воды торчала и глядела на Таню мертвая голова Эллы Сергеевны.
10
В гостиной Марины Семеновой бурлило веселье. Справлялся ее первый день рождения без Андрея Ивановича. Сновали приглашенные официанты в кипенно-белых рубашках и бабочках, напоминая жестами дирижеров. С огромных блюд взмахом снимались крышки, обнажая бока целиковых судаков на луковых подушках, с колесиками лимонов по краям, говяжьи языки под ореховым соусом в оперенье из кинзы и петрушки, свинину, запеченную с румяным картофелем. Блюда дышали паром, словно драконы.
В позолоченных лодочках и пиалах подавались расстегаи с сельдью и красной икрой, роллы из блинчиков, головки маринованного чеснока, соленые огурцы, нарезанная звездочками морковь, фаршированные помидоры, баклажанные рулетики, салаты с фасолью, салаты с кедровым орехом и жареной грушей, салаты с импортным пармезаном.
Гости выбирали закуску, вращая фарфоровые менажницы, в продолговатых бокалах кипело вызревшее вино. Разговоры рождались и умирали, но громче всех слышны были голоса Ильюшенко и человечка, всегда ошивавшегося на подобных собраниях. Он был советником прежнего губернатора, а теперь возглавлял никому не ведомую общественную организацию. Волосы его росли вверх седеющим ежиком, а на лацкане пиджака поблескивал значок ГТО. Спорили, как всегда, о России.
Петр, Петр, давно ли ты стал революционером? Тут ведь как получается, жил себе поживал, был всем доволен, проповедовал свой экуменизм, а как прижали немножечко, сразу на броневик! Ну ты же смешные вещи говоришь – автократия… Какая же у нас автократия?
А чего они ко мне приходили? – нахмурился Ильюшенко.
Он все никак не мог охолонуться после недавнего визита молодчиков из центра «Э». Те нагрянули к нему выспрашивать про ильюшенковские интернет-призывы ко всехристианскому единству.
Это вы что хотите сказать, что мы должны пойти на поклон к Западной Церкви? – напирали молодчики.
Да п-почему же на п-поклон? – заикался от волнения Ильюшенко. – Речь о богозаповеданном равноправном воссоединении.
Но вы понимаете, что они наши враги? – не сдавались молодчики. – Вы призываете к сговору с врагами.
Под конец разговора они прогулялись по его квартире, по-ухарски широко расставляя локти, похвалили висевшие над дверью серебряные часы (подарок Марины Семеновой) и удалились, оставив Ильюшенко в кромешном испуге.
Приходили, чтобы разобраться. А вдруг ты ересь городишь. Вдруг ты бередишь массы. Они же контролируют безопасность. А у нас спортивный праздник на носу.
Что ж теперь, сидеть, дрожать и всю ночь напролет ждать гостей дорогих, шевеля кандалами цепочек дверных?
Человечек, заслышав знакомые строчки, весь передернулся усмешкой, забарабанил лаковыми туфлями по паркету:
Ой, ой, не могу! Вот только не надо, пожалуйста! Не надо этих спекуляций! Кандалами цепочек… Вот взяли же моду стращать народ. Угомонитесь уже с пугалками этими. Сталин, тридцать седьмой… Ну это смешно, смешно!
А мне вот было не смешно, – обиженно задергал носом Ильюшенко, – мне было не до смеха.
Ну что они вам, язык, что ли, вырвали? По этапу погнали? Вот же, вы сидите в прекрасной компании, пьете французские вина, едите рябчиков, а туда же, паникерствовать. Я, Петр, полагал, что вы умнее.
К человечку, на локоток громадного кресла подсела Марина Семенова. Она была разгорячена, одета в мерцающее черное платье, в глубоком декольте ее посверкивало изумительное колье.
Ну что вы, мальчики, опять о политике? – с укором спросила она.
Мы о вас, о вас, Марина Анатольевна! – воспрял человечек, с видимым наслаждением обвивая ей талию жадной рукой.
Мы о моей ситуевине, – буркнул Ильюшенко.
Ах, об этом… – тотчас поскучнела Семенова, но тут же заполыхала улыбкой: ее окликнули, прибыл новый подарок. Она спорхнула с кресла и побежала встречать.
