Теперь Таня хохлилась в темноте. Темнота напирала пугающими своими боками, норовила захлопнуть Таню в свою подмышку. Глаз человека привыкает к ней за шестьдесят минут. Сколько уже прошло?
Кнопочный телефон не ловил сигнала. «Наберу экстренный вызов», – осенило узницу, но при этой мысли неожиданно вспыхнул свет, и к Тане вернулось зрение. Пальцы ее побежали по расплавленным клавишам панели, уперлись в красную кнопку вызова. Но диспетчер не отзывалась, лифт не трогался. Стиснув резиновые губы, он гулко покачивался в пустоте, гудел невидимым тросом. Только хрустела под сапогами подсолнуховая шелуха.
Таня выругалась, кулак ее застучал по липкой железной двери, выкрашенной в оранжево-древесный узор. Где-то вдалеке залаял пес. Пожилой доберман, черный, в подпалинах, чахнувший в однушке у Таниных соседей снизу. Его нестерпимый скулеж с давних пор истязал ее по ночам. Она шаркала вниз, стучалась к соседям, ругалась на добермана, собака скулила за дверью, на площадку выползали другие жильцы, создавая своими халатами видимость больницы. Однажды даже вызвали участкового. Тот запротестовал:
У меня, уважаемые, есть дела поважнее. Я не могу заниматься собаками. Осточертело, ектыть, – тогда травите. Что я могу поделать? Дайте ей темного шоколада – сдохнет дня через три.
Но Таня прознала про средство вернее. Закупила в аптеке лекарство для туберкулезников, растерла таблетки в порошок, вмешала противорвотное средство, нашпиговала отравой духмяную краковскую колбасу. Фарш кроваво краснел в надрезах. Пес был обречен. Но выследить добермана так и не вышло. Колбаса протухла и полетела в помойку.
– Слушаю, – проснулся наконец голос диспетчера.
Таня закричала:
Алло! Спасите! Я застряла, вызовите мастера! Адрес…
А мне по хрену! – вдруг оборвала ее диспетчер.
Чё? – осеклась Таня.
Суп харчо! Что вы панику подняли? Наши деды войну пережили, а вы часик в лифте посидеть не можете. У меня еще десять домов застряло.
Таня обомлела, застыла в немом мятеже.
Как вы смеете! – вырвалось из нее наконец.
Смею. Потерпите, не обосретесь. Вас много, я одна…
Таня вскипела злостью:
Вы что мне хамите? Сейчас же пришлите мастера!
До свидания! – оборвала Таню диспетчер и бросила трубку.
Психопатка! – вырвалось у Тани. – Я тебя засужу!
Ей на секунду показалось, что она теряет сознание, замызганные стенки лифта заморщились, заполоскались, металл обрел свойства ткани. И в этом общем качании возникла бесстыдная улыбка Таниного сына. Сын требовал денег. Сын был наркоман.
Сначала из дома пропали отцовские военные ордена, потом коллекция мельхиоровых ложек. Сын был изгнан и попал в руки неприятной женщины с длинным носом. Женщина представлялась певицей. Она пела в кабаре во флигеле УВД, ее концертный номер начинался проходкой в кокошнике и сарафане и заканчивался канканом в одном бюстье. Руки ее были страшно худы, и на ребрах можно было играть молоточками, как на ксилофоне. Она глотала таблетки амфетамина и никогда не хотела спать.
Таня поставила сыну ультиматум: или мать, или наркотики. Сын пропал на год. Знакомые передавали: он нашел работу и даже успешен. Носит тонкие черные галстуки. Работа на износ чередуется тайным похмельем. Но в конце концов удача, видимо, оборвалась. Сын вернулся в раскаянии. Он плакал, обещал исправиться. Сказал, что бросил свою певицу. Покончил с дьявольскими кристаллами и порошками. Руки он прятал под рукавами, не желая показывать синюшные сгибы локтей. Таня уложила его на диван в гостиной – бывшая комната сына уже сдавалась студентке-жилице. Утром, уходя на работу, погладила его по спящей голове. Волосы его поредели, на щеках цвели прыщи. Носогубные складки глубоко окаймляли рот, плечи стали совсем костлявы и выступали шарнирами.
Вернувшись, Таня застала рыдающую жилицу. Сын перерыл все шкафы, пытался вскрыть запертый комод, искал деньги. Комод был перерублен топором. Из гостиной исчезла картина. Это была репродукция «Девочки с персиками». На стене остался лишь бледный прямоугольник обоев.
Как сын превратился в кошмарного незнакомца? Таня старалась не думать. Само существование сына стало язвой, нарывом. Встречая его бывших друзей во дворе, она отводила взгляд, переходила на другую сторону. Сны ее стали коротки и тревожны. Сын взывал к ней из водоворота, а она проплывала мимо на пароходе, сын тонул. Спиралью закручивалась в пучину его рука. Таня просыпалась с виноватым клекотом в горле.
Лет двадцать назад ей снился похожий сон. Бил набат, и полковники в погонах уволакивали сына силком. Сон повторялся. Сына тогда требовал военкомат. Военкомат жаждал новое юное тело, тело в топку войны. При слове «Чечня» у Тани подкашивались ноги. Тогда были собраны все цепочки и серьги, все нажитое за жизнь золото. Она насыпала его в мешочек и понесла военной комиссии. Проглотив подношение, военный Молох ее пощадил. А через полгода нажал сильнее. Молох ревел, требовал жертвоприношения. За сыном велась охота. Его могли схватить на выходе из подъезда и кинуть в кровавую мясорубку. И Таня встала горой. Она не пускала кровинушку даже за хлебом. Думали инсценировать самоубийство, чтобы попасть на учет к психиатру. Но сын боялся промывки кишечника.
Они ж меня прямо дома начнут окучивать, из шланга. При всех, при соседях. Позор на всю жизнь…
Решили огорошить врачей поэзией. Сын заявил на приеме, что сочиняет стихи. Психиатр попросил прочитать кусочек, и сын продекламировал поэму какого-то футуриста. Психиатр был впечатлен. Военный колосс выпустил юношу, и глиняные ноги его потопали к следующей жертве. Таня вспомнила, как повелела сыну лечь подле себя, запустила пятерню в его волосы, тогда еще пышные и густые. И заснула так, вцепившись в отпрыска мертвой хваткой – не то уведут, похитят…
Голову еще кружило. Где-то выше слышались мужские голоса и стук железа об железо.
Помогите! Я застряла! – крикнула домработница Таня, как будто просыпаясь.
Спокойно, без истерики! – проорали ей в ответ.
Близилось избавление. В двери лифта просунулось что-то, похожее на изогнутый кончик лома. Они разомкнулись сначала на сантиметр, а потом целиком, открывая Таниному взгляду заляпанные грязью резиновые сапоги мастера. Рядом топтались ботинки любопытствующего соседа.
Вы как? – посочувствовал тот. – Электричество-то вырубило, вот все лифты и встали.
Аккурат между этажами, – крякнул мастер.
Мужчины подали Тане руки, поднатужились и рывком потянули наверх. Она задыхалась, потирала испачкавшиеся колени:
Черт побери! Я чуть не скапустилась там, слышите? А ваша диспетчер – хамка! Скажите мне немедленно, как ее зовут!
Сосед посмеивался. Мастер обиженно супился:
– Вот так вот. Спасешь человека, а тебя убить готовы. В другой раз вообще не приду.
Он сграбастал свой инструмент и ретировался. Спина его быстро удалялась вниз по лестнице.
