Им пришлось вчерне просчитать затраты. Априори некоторые были готовы поверить в проект Броджински, однако теперь только головами качали. Представитель министерства авиации сказал — его коллегам необходима «возможность ближайшего рассмотрения», на что Роуз ответствовал:
— Конечно, мой милый Эдгар, конечно. Но, боюсь, мы все будем в определенной степени удивлены, если ваш искушенный друг убедит нас в том, что мы можем позволить себе непозволительное.
— Мы считаем, — сказал Дуглас, — что это недопустимо.
Секретарь внес фразу в протокол собрания. Ни более официальных заявлений, ни официального решения не последовало. С этого момента, впрочем, всякий, кто полагал, будто проект Майкла Броджински имеет шансы на принятие, мог быть сочтен человеком наивным.
— Прямо противоположная точка зрения, — продолжил Дуглас, — причем с ней не так просто смириться, как с заоблачностью проекта Броджински, состоит в следующем: в стране нет ресурсов на самостоятельную разработку оружия. Заметьте, джентльмены: вообще нет, и в обозримом будущем не предвидится. Значит, нечего и думать, будто можно обойтись без американских займов; ученые, кстати, считают, нам разумнее всего не закрывать глаза на это обстоятельство и вообще отказаться от производства атомного оружия — настолько быстро, насколько позволяют, гм, приличия. Как я уже говорил, это прямо противоположная точка зрения. Однако должен заметить, ее придерживаются здравомыслящие ученые вроде Фрэнсиса Гетлиффа или нашего научного консультанта Уолтера Люка.
— Нет, — возразил Роуз, — все не так просто. Они знают не хуже нас: эта точка зрения не научная. Эта точка зрения экономическая, а пожалуй, еще и политическая, причем политическая даже в большей степени.
Роуз говорил с осторожностью. Ему было точно известно, куда клонит Дуглас. Сам он пока не объявил о своей позиции, однако почти уверился в правоте Дугласа. О симпатии и речи не шло. Просто Дуглас как-то умеет оставлять последнее слово за собой, вот Роуз и позавидовал. А такая категория, как симпатия, в подобных альянсах значит куда меньше, чем представляется обывателю.
Дуглас, раскачиваясь на стуле как первокурсник, заговорил с обычной своей убийственной логикой. Лично он имеет соображения относительно популярности мнения Гетлиффа — Люка. В частности, полагает, что это мнение весьма одобрят в широких кругах, а значит, мы должны быть готовы «умерить энтузиазм». Политика Гетлиффа — Люка была бы оправданна лет через десять — пятнадцать — но не сейчас. Ученые считают, найти абсолютное решение просто, однако абсолютного решения не существует. Ни одному ученому мирового уровня, ни одному ученому в мире (на секунду Дуглас позволил себе намек на раздражение) не известно ни где находится выход, ни есть ли этот выход вообще.
Теперь выступал Роуз — авторитетно, со знанием дела и точными формулировками. Мне казалось, пока не было затронуто имя Броджински, Дуглас говорил как идеальный руководитель департамента, выражающий мнение своего министра. Однако сказанное им только что с мнением министра и рядом не лежало, и Дуглас не мог этого не знать. Я был уверен: он не чувствует себя ни непоследовательным, ни интригующим. Дуглас не интриговал — как раз наоборот. Он почти подсознательно запустил механизмы процесса, порой таинственного для самих участников (а иногда для участников в особенности), процесса, для которого не придуман научный термин, но который можно назвать формированием, или кристаллизацией, «официального» мнения. Предполагается, что это официальное мнение будет фильтроваться политиками и в результате многократной фильтрации сверкнет крупица правильного решения. Да, но у кого власть? Этим вопросом я задавался в период между Бассетом и Клэпхем-коммон. Возможно, вопрос был риторический; в любом случае напрашивающиеся ответы все, как один, казались неубедительными.
Мне хотелось выиграть время. Чем дольше будет кристаллизоваться официальное мнение, тем лучше. Однако положение мое было незавидное. Формально я ниже по чину, чем главы департаментов; вдобавок надо следить за речью — как бы кто не догадался, что мне известны соображения Роджера.
Прения продолжались. В тему прозвучал совет сначала научиться ходить, а уж потом — бегать. Дуглас при этом повернулся ко мне и вскинул бровь — дескать, хоть мы и по разные стороны, нашу личную дружбу это не испортит.
Пора, решил я.
— Гектор, нельзя ли и мне вставить словечко? Так сказать, озвучить частное мнение?
Гектор Роуз напрягся. Мы с ним никогда не ладили, не могли притереться. Зато он знал меня достаточно долгое время, не раз наблюдал в аналогичных ситуациях, и догадался: сейчас я нарушу идиллию. А этого ему не хотелось.
— Дражайший Льюис, — пропел он, — мы будем счастливы выслушать ваши соображения в любой из многочисленных доступных вам сфер. Будьте так добры, дражайший Льюис, просветите нас.
— Я хотел поднять один вопрос, только и всего. — «Знаю я ваши приемчики», — подумал я.
— Уверен, что благодаря вам ситуация заиграет новыми гранями, — с чувством произнес Роуз.
Насчет граней я Роуза не разочаровал. Не спешит ли Дуглас с выводами, называя мнение Гетлиффа «прямо противоположной точкой зрения»? Не имеет ли места подгонка этого мнения под оправдание первого шага? Или собравшиеся считают, что никто и никогда этот первый шаг не сделает? Или решили, что ни нами, ни кем другим процесс уже не контролируется?
Первым подал голос Осболдистон.
— Сомневаюсь, что в нашей ситуации возможно заглядывать в столь отдаленное будущее.
— Мы вам чрезвычайно благодарны, Льюис, — подхватил Роуз, — за интереснейшее толкование ситуации. Чрезвычайно благодарны. Однако осмелюсь предположить — разумеется, мое предположение ничуть не умаляет моего к вам уважения, Льюис, — что наша задача — разбираться с проблемами по мере их возникновения. Данная проблема из числа тех, с которыми будет иметь дело наше начальство, не так ли? Сейчас вопрос в том, до каких пределов парламент может изменить существующую оборонную политику, и может ли вообще. Поверьте, дорогой Льюис, мы крайне высоко ценим вашу попытку предоставить нам — какое определение здесь уместно? — пожалуй, максимально независимое суждение. Огромное, огромнейшее вам спасибо, дорогой Льюис.
Издевательскую благодарность Роуза я, как всегда, пропустил мимо ушей. Что хотел, я сделал, а именно — предупредил их, что существуют и прямо противоположные мнения и что мнение официальное может быть неоднородным. Теперь они знают — ибо не глупцы, — что эти противоположные мнения наверняка уже дошли до Роджера, и не без моего содействия.
Дня через два имел место подкуп чиновников. По крайней мере такое у меня сложилось впечатление. Мы с Маргарет сидели в партере в «Ковент-Гарден». Я бросил взгляд на правую нижнюю ложу и увидел Гектора Роуза, во фраке и белом жилете. Очень странно, подумал я. Роузу медведь на ухо наступил, он музыки не выносит. По правде говоря, я и сам от нее удовольствия не получаю, просто хотелось сделать приятное Маргарет; дело решил железный аргумент об обязательном наличии в опере слов. Еще больше я удивился, когда обнаружил, что Роуз в ложе почетный гость: справа от него сидел самолетостроительный магнат, едва ли не самый успешный в стране, слева — магнатова жена, позади — две миловидные магнатовы дочери.
