– Барьер… открывается…
Но это Райна ощутила уже и сама.
Ужас. Страх, какого она не испытывала никогда доселе, нигде, ни в одной битве. Всё, всё оставалось позади, и даже сама жизнь. Она повисла над бездонным колодцем, что стягивался где-то там, в невообразимой дали, к исчезающе малой точке; и точка эта разом и была, и не была. Она словно то появлялась в сущем, то исчезала; и невозможно было сказать, есть она вот прямо сейчас или нет.
Эманации Хаоса хлынули со всех сторон. Жар, нестерпимый и тёмный; война всего со всем, всё обращалось против всего, одна и та же вещь находилась разом в двух местах, и в одном месте пребывало больше, чем одна сущность.
Райна ощутила, что стремительно скатывается к безумию. Разом хотелось и рыдать, и хохотать. Выкрикивать проклятия и молиться. Броситься на свой собственный меч, чтобы только прекратилась эта му́ка; потому что в глубине колодца появилось нечто напоминающее лик, жуткий и слепой, с распахнутым провалом глотки и рядами острых зубов – её воображение тщилось нарисовать хоть что-то, что можно пронзить, например, мечом.
Лорды Хаоса не имеют формы. У них нет дворцов и слуг, нет армий. Они и есть, и их нет. Они в ложной пустоте, появляются и исчезают. Они – исполинские сущности, протянувшиеся на расстояния, непредставимые даже для неё, Древней. Они соударяются и расходятся, пространства и времена скрещиваются, порождая немыслимые, невероятные катастрофы, с лёгкостью уничтожая всё, что есть и чего нет, – и тотчас творя на этом месте новое просто потому, что такова единственная форма существования Хаоса.
– А-а-ах! – Она стиснула виски. Казалось, все внутренности её сейчас закипят, кожа лопнет, зелёная скорлупа расколется, и она сама сделается тварью Хаоса – вечно голодной, вечно сытой, ленивой и яростной, пожирающей и возрождающей в одно и то же время.
Она была всем. Матерью мирам и Смертью им же. Созданием без формы, места, для которого время разом и шло, и стояло, причём шло и туда, и обратно. К её услугам было больше чем три измерения. Бесконечное множество, если быть точным. И на миг ей показалось, что она даже может это понять, может даже представить.
Чёрные солнца светили ей в лицо, в затылок, светили справа и слева, сверху и снизу, ей казалось, что кристалл вокруг растворяется, тает, словно сталь в горне; раскрывается бездна, но одновременно и схлопывается, сжимая так, что не шелохнёшься, потому что нет и малейшего пространства – оно просто исчезло вместе со временем.
Рядом с ней тяжко застонала Сигрлинн, и, обернувшись, валькирия увидела, как чародейка тает, как чёрное пламя Хаоса смывает с неё человеческий облик, как разваливаются и распадаются чары, и на месте стройной волшебницы возникает нечто, возмущение в сущем, Великий Предел, каковой и есть суть Истинных Магов, если верить словам отца.
– Сиг… – выдавила она, но той уже было нечем ответить.
Она ведь сама – сродни Хаосу, смятенно подумала Райна. Мы все – Хаос, просто сами не знаем. Почему мы с ним боремся? Что за бессмыслица?..
Хаос – это есть и бессмыслица, и смысл, всё вместе. Всё вместе, всё!
Её рассудок распадался, подобно телу Сигрлинн. Ужас брал верх, она больше не могла, её больше не было – ничего не было, – время сворачивалось в петлю…
Она кричала, а может, молчала. Может, билась о стены кокона, а может, просто упала или, наоборот, воспарила. Всё утратило значение и смысл.
Может, на миг. А может, и навсегда.
* * *
В прошлой жизни он был Хедином Познавшим Тьму. Истинным Магом, Новым Богом, у которого не было ни родителей, ни родных, за исключением Поколения таких же, как он, пришедших из ниоткуда, возникших волей самого Упорядоченного.
Он делал, что до́лжно, но и то, что будет, не отпускал на самотёк. Вместе с Ракотом они хранили Упорядоченное до того мига, пока в Асгарде Возрождённом не забил Четвёртый Источник и не рухнула система, сдерживавшая Неназываемого; система, с таким трудом и тщанием ими выстроенная.
А потом он шагнул в бездну, неутомимо, неостановимо пожиравшую ткань Упорядоченного, ибо это был единственный путь восстановить баланс.
Его двойник остался дома. С Сигрлинн, с братом Ракотом. Со вселенной, которую по-прежнему надо хранить.
Он не знал, как это может быть. В один момент он, Хедин, был един; а в следующий бездна сотворила его точную копию.
Между ними сохранялось что-то вроде связи, нити, протянувшейся через невообразимые пределы, где, наверное, сущее совершенно не похоже на знакомое Междумирье. Очень-очень тонкой, по которой не передашь слова или советы; просто ощущение, что на другом конце – не пустота.
Ему ещё предстояло понять, где он сам и что дальше. Однако слабое изменение в… пожалуй, в звучании пространства вокруг он ощутил.
Слабое возмущение, докатившееся через Хаос и всё остальное.
Возмущение, которое он безошибочно бы определил везде и всюду.
Хаос коснулся Сигрлинн.
* * *
Райна распадалась. Тысячи раз умирала и столько же раз воскресала. Прожила мириад жизней, от рождения до кончины – смертной, бессмертной, мужчиной, женщиной, ребёнком, человеком, чудовищем, зверем. Меняла облики и тела, меняла души. Что вокруг неё было настоящим, а что – нет, она не знала. Всё – и ничего. Ничто – и всё.
Она уже не помнила, как оказалась здесь, как долго пребывает и сколько это ещё продлится. Чёрный жар Хаоса выжигал память, и лишь изначальная искра, искра Пламени Неуничтожимого, дыхания Творца, по-прежнему упрямо сопротивлялась этому натиску.
Она забыла, кто сейчас рядом с ней и был ли вообще этот «кто-то».
Где-то рядом, за истончающейся скорлупой зелёного кристалла, сквозь чёрные бушующие океаны плыла исполинская глобула, живая капля обитаемой Вселенной. Райна была разом сотней, нет, тысячей, нет, миллионом личностей и сущностей, находившихся в её пределах; и она видела, ощущала, воспринимала – единое Упорядоченное единым быть перестало.
Оно разделилось на три части – одну колоссальную и две крохотных, почти невидимых рядом с нею. Райна поняла, что это так, только потому, что личности её были во всех трёх частях разом.
Три части, рассечённые словно неведомым мечом.
Ей показалось, что это ужасно смешно.
* * *
Хаос коснулся Сигрлинн и Хедина-второго (или первого?), Хедина-в-Бездне Неназываемого скорчило жестокой болью. Он не имел физического тела, вместо него – кокон из крошечных частичек Пламени Неуничтожимого, частичек душ, поглощённых Неназываемым и сейчас собравшихся вокруг него. Они защищали его, и он сам защищал их.
Тьма вокруг ждала, пытаясь говорить с ним множеством голосов разом. Его падение почти остановилось, он перестал ощущать Неназываемого; сингулярность, точка, в которой всё сосредоточено, была совсем рядом и в то же время – недостижима. Время выделывало удивительные фокусы здесь, в бездне вечно голодного чудовища, то неслось вскачь, то почти замирало.
