Иззи вспоминала дом Мии, что сиял золотым теплом. Всю жизнь Иззи была жестка и сердита; мать вечно придиралась, Лекси и Трип вечно насмехались. Мия была не такая. И с Мией Иззи была другой – она и не подозревала, что может такой быть: Мия приняла ее и словно околдовала, и Иззи стала любопытна, и добра, и открыта. Смогла наконец говорить, не врезаясь немедленно лбом в затвердевший панцирь своей уютненькой жизни, точно увидела вдруг, что прочные стены, заточившие ее, – на самом деле решетки и между прутьями прорехи, и они широки, и сквозь них можно ускользнуть. Сейчас Иззи воображала, как вернется к прежней жизни – к жизни в их красивом, идеально упорядоченном, обильно обставленном доме, где трава всегда подстрижена, листья всегда аккуратными кучами и никогда никакого мусора на виду; в их красивом, идеально упорядоченном районе, где на каждом газоне деревце, а улицы изгибаются так, чтобы никто не носился сломя голову, и каждый дом под цвет соседних; в их красивом, идеально упорядоченном городе, где все между собою ладят, и все живут по правилам, и все должно быть красиво и идеально снаружи, а какой бардак внутри – это никого не волнует. Иззи не могла притворяться, будто ничего не было. Мия отворила в ней дверь, которую уже не захлопнуть.
А потом она вспомнила день, когда познакомилась с Мией, и как Мия спросила ее: И что ты будешь делать? Тогда Иззи впервые в жизни поняла: что-то сделать можно. А теперь она еще вспомнила, что Мия сказала ей в последнюю встречу, – слова, что с той минуты отдавались в голове неумолчным эхом: что иногда нужно начинать с нуля. Земля сожжена, сказала Мия, и тут Иззи поняла, что будет делать.
Она планировала всю ночь и теперь, когда час настал, даже не задумалась. Она словно выступила за пределы себя и смотрела, как действует кто-то другой. У отца в гараже всегда стояла канистра горючего – для снегоочистителя и для генератора, на случай, если в грозу вырубится электричество. На постели сестры, затем на постелях братьев Иззи жидкостью из канистры нарисовала аккуратные кружочки. На цветастом покрывале Лекси осталось темное масляное пятно, и на подушке Трипа, и на клетчатых простынях Сплина. Когда закончила в спальне у Сплина, канистра опустела, и Иззи удовольствовалась тем, что оставила ее под закрытой дверью родительской спальни. Затем положила ключи от дома на Уинслоу обратно в ящик и достала коробок спичек.
Не забывай, сказала Мия. Иногда надо сжечь все под корень и начать заново. После пожара почва богаче – и вырастает новая зелень. С людьми, знаешь, то же самое. Начинают заново. Находят выход. Иззи подумала о Мие, и глаза стало жечь, и Иззи чиркнула первой спичкой о коробок. На плече у нее висела сумка, куда она запихала смену одежды, все деньги, что у нее были. Вряд ли они успели далеко уехать, думала она. Еще есть время их отыскать. Шкурка на коробке заскребла под спичечной головкой, как ногти по школьной доске, и пахнýло серой, и головка ярко вспыхнула, и тогда Иззи уронила спичку на цветастое одеяло сестры и выбежала за дверь.
20
Пожарные машины уехали, скорлупа дома Ричардсонов зияла чернотой и тихонько дымилась; миссис Ричардсон плотно закуталась в банный халат и приступила к инвентаризации. Вот мистер Ричардсон – на их бывшей парадной дорожке беседует с капитаном пожарной команды и двумя полицейскими. Вот Лекси, и Трип, и Сплин – сидят на капоте машины Лекси на той стороне улицы, наблюдают за родителями, ждут указаний. От внимания миссис Ричардсон не укрылось, что Иззи нет, но – она была уверена – об этом муж и беседует сейчас с полицией. Дает им описание, просит ее отыскать. Изабелл Мари Ричардсон, подумала миссис Ричардсон в ярости пополам со стыдом. Что же ты натворила? Ровно то же она сказала и полицейским, и пожарным, и детям, и сконфуженному супругу.
– Вот безголовая, – сказала миссис Ричардсон. – Как она могла?
Позади нее пожарный поставил обгорелые останки канистры в машину – несомненно, переправить в страховую компанию.
– Когда Иззи вернется, – вполголоса заметила Лекси Трипу, – мама ее уроет.
Лишь когда капитан спросил, где они будут жить, миссис Ричардсон явилось самоочевидное решение.
– В нашем арендном доме, – сказала она. – На Уинслоу-роуд, возле Линнфилда. – Озадаченному мужу и детям она пояснила только: – Он вчера освободился.
Пришлось поманеврировать, чтобы уместить три машины на узкую дорожку у дома, и когда Лекси наконец припарковала “эксплорер” у обочины, миссис Ричардсон вдруг испугалась, что квартира не пуста: что они поднимутся по лестнице, и откроют дверь, и увидят, что Мия с Пёрл по-прежнему там, безмятежно обедают за столом, не желают уезжать. Или, может, Мия сделала напоследок некое заявление: бардак, который придется убирать, битые окна или вмятины в стенах – на прощанье показать средний палец домовладельцам. Но когда семейство Ричардсон все-таки припарковало все четыре машины и взошло по лестнице – к немалому замешательству мистера Яна, – наверху не было ни души, лишь несколько предметов мебели. Миссис Ричардсон кивнула, одобрительно и с облегчением.
– Тут все совсем по-другому, – пробормотала Лекси.
И в самом деле. Три оставшихся отпрыска Ричардсонов теснились в дверях между гостиной и кухней, так близко, что почти касались друг друга плечами. Шкафчики в кухне пусты, два разномастных стула аккуратно задвинуты под шаткий стол. Сплин думал о том, сколько раз сидел за этим столом подле Пёрл, делал уроки, жевал хлопья из коробки. Лекси окинула взглядом гостиную: лишь несколько подушек штабелем на ковролине, стены голы, не считая редких дырок от кнопок в штукатурке. Трип покосился на спальню – через открытую дверь он видел кровать Пёрл, без простыней и одеял, оголенную до матраса и рамы.
Прекрасно сгодится, решила миссис Ричардсон. Две спальни, одна для взрослых, другая для мальчиков. Девочки – она по-прежнему была убеждена, что Иззи вскоре к ним вернется, – могут спать на застекленной террасе. Ванная комната и туалет с раковиной – ну, придется делиться. Это же ненадолго, пока они не найдут что-нибудь более подходящее, пока не отремонтируют их дом.
– Мам, – окликнула Лекси из кухни. – Мам, смотри.
На столешнице лежал большой манильский конверт, набитый бумагами. Может, забыли по случайности – какие-то документы Мии или школьная работа Пёрл, например, не замеченные в спешке отъезда. Но еще прежде, чем рука прикоснулась к конверту, миссис Ричардсон поняла, что нет, не по случайности и не забыли. Бумага под пальцами была точно атлас, клапан аккуратно закрыт, но не заклеен, и когда миссис Ричардсон ногтем подцепила скрепку и открыла конверт, оставшиеся Ричардсоны сгрудились вокруг посмотреть, что внутри.
Каждому по одной. Мия бережно вложила их внутрь – то ли портреты, то ли пожелания, уловленные бумагой. Миссис Ричардсон аккуратным рядком выкладывала фотографии на стол, и каждый Ричардсон понимал, которая предназначена ему, узнавал мгновенно, как узнал бы собственное лицо. Для других – просто фотография, но для них – нестерпимо интимно, все равно что мельком заметить свое нагое тело в зеркале.
Лист бумаги, разрезанный на полосы, тонкие, как спички, сплетенные в сеть. В этой сети завис округлый тяжелый камень. Текст располосован на нечитабельные фрагменты, но Лекси мгновенно узнала этот бледно-розовый цвет – выписка из клиники. На одной полоске различалась нижняя половина ее подписи – нет, ее подделанной подписи: имя Пёрл почерком Лекси. Она оставила выписку у Мии, и та ее преобразила. Коснувшись фотографии, Лекси разглядела, что под весом камня прихотливая сеть раздувается, но не рвется. Тебе придется нести это с собой всю жизнь, сказала ей Мия, и Лекси впервые почувствовала, что, пожалуй, сможет.
