– Посмотрите, какая жизнь у Мирабелл! – как-то раз в середине февраля вскричала Лекси за ужином. – Огромный дом, есть где играть. Двор. Две комнаты игрушек. Мать ей в жизни такого не обеспечит.
Миссис Ричардсон ее поддержала:
– Они так ее любят. Они столько ждали. И они растили ее с первых недель. Мать она уже и не помнит. Марк и Линда – единственные родители, которых она знает. Они идеальные родители, и отнять ее – жестоко по отношению ко всем.
Сплин и Иззи, однако, склонялись на сторону Биби.
– Она совершила одну ошибку, – твердил Сплин. Пёрл рассказала ему историю Биби почти целиком, и Сплин, как и во всем, выступал за Пёрл. – Она думала, что не может позаботиться о ребенке, но потом все переменилось, и она может. Нельзя же теперь отнимать у нее ребенка навсегда.
Иззи высказалась лаконичнее:
– Она мать. Они нет.
История разожгла в ней искру, хотя Иззи пока не понимала, что ее так задевает, и еще долго не сможет выразить словами.
– Клифф и Клэр вчера вечером из-за этого поругались, – однажды рассказал Брайан Лекси. Они валялись в его кровати, полуодетые, прогуляв лакросс и хоккейную тренировку ради упражнений иного сорта. – Клифф и Клэр никогда не ругаются. (Началось за ужином, а когда Брайан отправился в постель, его родители уже погрузились в твердокаменное молчание.) Папа считает, ей лучше с Маккалла. Он говорит, с такой матерью у нее никакого будущего. И что из-за таких, как Биби, и существует порочный круг нищеты.
– А ты сам-то что думаешь? – не отступила Лекси. Брайан замялся. Мать оборвала отцовскую тираду; это она делала нередко, но с подобным пылом – никогда.
– А чернокожие дети, которых отдают в белые дома? – спросила она. – Это что, обрывает порочный круг нищеты? – Она с грохотом уронила кастрюлю в раковину и включила воду. Шипящим облаком заклубился пар. – Если так охота помочь черному сообществу, может, пусть для начала поменяют систему?
Брайану казалось, что отцовские рассуждения логичны: ребенок в безопасности, о нем заботятся, его обожают, у него есть все шансы на свете. Но Брайана, как и его мать, почему-то передергивало от зрелища смуглого тельца в длинных бледных руках миссис Маккалла. Вспыхнула досада – нет, злость – на Биби за то, что поставила его в такое положение.
– Я думаю, будь она поосторожнее, всего этого можно было бы избежать, – чопорно ответил он. – Ну возьми ты презерватив. Что, так трудно? Доллар потрать в аптеке – и ничего бы не было.
– Ты вообще мимо, Брай, – сказала Лекси и потянула джинсы с пола.
Брайан их у нее отобрал.
– Да наплюй. Не наша ведь проблема, да?
Он обхватил ее руками, и Лекси напрочь забыла и о маленькой Мирабелл, и о Маккалла – обо всем на свете, кроме его губ, прижавшихся к ее уху.
Эд Лим помог Биби подать ходатайство и получить временное право на встречи с ребенком – раз в неделю на два часа. Пока что опека над девочкой остается за мистером и миссис Маккалла.
Уговор не устраивал никого.
– Только библиотека или “общественное место”, – жаловалась Биби Мие. – Она даже не прийти ко мне домой. Я обнимать дочь в библиотеке. И социальная работница сидеть, все время смотреть на меня. Как будто я преступник. Как будто я делать больно свой ребенку. Эти Маккалла, они говорить, приходить к ним в дом, навещать там. Они думать, я сидеть и улыбаться, когда они красть мой ребенка? Они думать, я сидеть с камином и смотреть картинки, а какая-то женщина обнимать мой дочь?
У миссис Маккалла тоже накопились жалобы.
– Ты себе не представляешь, каково это, – говорила она миссис Ричардсон по телефону. – Отдавать своего ребенка чужому человеку. Женщина, которую ты даже не знаешь, уносит твоего ребенка, а ты смотришь. Как в дверь звонят – у меня сразу крапивница, Элена. Они уходят, а я буквально встаю на колени и молюсь, чтоб она вернулась, когда должна. Накануне ночью спать не могу. Снотворное глотаю. (Миссис Ричардсон сочувственно закудахтала.) И всегда в разные дни. Каждую неделю я твержу: умоляю, давайте назначим время. Пожалуйста, давайте выберем один день. Я буду хотя бы знать, когда мне это предстоит. Успею подготовиться. Но нет, она вечно предупреждает соцработницу накануне. Мол, не знает заранее расписания смен. Мне звонят под вечер: “Ой, мы придем завтра в десять”. Меньше чем за полдня. Нервы совсем истрепаны.
– Это же временно, Линда, – утешила миссис Ричардсон. – Слушания в конце марта, и суд, конечно, решит, что ребенок твой.
– Я надеюсь, – сказала миссис Маккалла. – А вдруг решат… – Она осеклась – у нее перехватило горло – и глубоко вздохнула. – Не хочу думать. Не может такого быть. Они не посмеют. – Она заговорила резче: – Какая стабильность в доме, если она не может даже наладить рабочее расписание? Как ей воспитывать ребенка?
– И это пройдет, – сказала миссис Ричардсон.
С напускной, впрочем, невозмутимостью. Чем больше миссис Ричардсон думала о Мие, тем сильнее злилась и тем навязчивее о ней думала.
Миссис Ричардсон всю жизнь провела в Шейкер-Хайтс, и город пропитал ее насквозь. В ее памяти о детстве распахивались зеленые просторы: зеленые газоны, высокие деревья, плюшевая зелень, даруемая благосостоянием; воспоминания походили на рекламные брошюры, которые город выпускал десятилетиями, заманивая подходящую публику. И это логично: дед и бабка миссис Ричардсон жили в Шейкер-Хайтс почти с самого начала. Приехали в 1927-м, когда здесь еще была, говоря строго, деревня, хотя уже тогда Шейкер-Хайтс считали самым утонченным жилым районом в мире. Дед вырос в центре Кливленда, на так называемой улице Миллионеров; дом его предков, зубчатый свадебный торт, жался к обиталищам Рокфеллеров, телеграфного магната и госсекретаря президента Маккинли
[36]. Но к тому времени, когда дед миссис Ричардсон – тогда уже успешный адвокат – готовился ввести в дом невесту, в центре Кливленда стало шумно и людно. Закопченный воздух марал дамские платья. Поселиться за городом, решил дед, – самое оно. Переезжать в такую даль – безумие, твердили друзья, но дед любил поля, леса и реки, его нареченная была завзятая лошадница, а в Шейкер-Хайтс имелись три конные тропы, рыбные места, свежего воздуха девать некуда. Вдобавок новая железнодорожная ветка доставляла деловую публику из Шейкер-Хайтс прямиком в сердце города – куда уж современнее? Пара купила дом на Седжуик-роуд, наняла служанку, вступила в загородный клуб; бабушка миссис Ричардсон подыскала конюшню для своего коня Джексона и записалась в садовый клуб “Цветочный горшок”.
Когда в 1931 году родилась мать миссис Ричардсон, сельский флер слегка рассеялся, идиллия – отнюдь нет. Шейкер-Хайтс официально стал городом; здесь построили девять начальных школ и только что возвели школу красного кирпича для старших классов. По всему городу прорастали новые царственные дома – все согласно строгому стилистическому кодексу, все подпадали под девяностодевятилетнее соглашение, запрещавшее перепродажу тому, кого не одобрят соседи. Правила, регламент и порядок необходимы, уверяли друг друга жители, дабы сохранить единство и красоту сообщества.
