Съехавшие набок избы будто явились из дурного, мутного сна. В таком сне предметы меняют очертания, расслаиваются, тянутся, как резина, и просыпаешься ты весь в липком поту, радуешься, что сон закончился. Кое-где в избах поскрипывали открытые двери. В скрипе этом чудился зов: заходи, незваный гость, заходи и прикоснись к праху, ибо прахом скоро станешь и ты.
– Жутко, – поежилась Галя.
Она сделала несколько снимков и замерла, вслушиваясь в тишину. Тонконогая, хрупкая – отвернешься на секунду, а изба – раз! – и сцапает ее, хлопнув дверью, как челюстями. Ищи потом, свищи. Ганин, представляя разное, косился на девушку.
Казалось, что стоят Мыски под невидимым куполом, и не достигают этого купола ни солнечные лучи, ни другая жизнь. Все подмяли под себя черные избы, высосали живое. Солнце светит, а не греет. Трава серая, скользкая – не трава, а водоросль. И вокруг даже будто темнее.
– Становимся здесь, – скомандовал Ганин и сбросил на землю рюкзак.
– Здесь? Зачем здесь? – забеспокоились телевизионщики, надеявшиеся быстрее уйти из дурного места. – Андрюша! Андрей! – запричитали они на все голоса. – Тут картинка плохая, запах плохой, да и избы эти смотрят так, что того и гляди сожрут. Выбираться надо отсюда, вот наше коллективное мнение.
– Вы чего думаете? – спросил Ганин у подельников.
Серега почесал голову, пожал плечами.
– Городские, будь они неладны, дело говорят. Чего-то неприветливо тут. Отойдем? Встанем на ночь в стороне?
– Отойдем, – согласился Степан.
– Поддерживаю, – сказал Виктор Сергеевич.
Ганину пришлось согласиться. Но мысль о том, что где-то здесь в этой земле может лежать дед, не оставляла его.
– Идите устраивайтесь, – сказал он. – Я пока осмотрюсь.
Пока остальные подбирали рюкзаки, Галя взглянула на него, замешкалась. Он кивнул ей: мол, иди тоже. Уходя, она несколько раз оглянулась. Иди, иди, подбодрил он.
Ганин оставил себе металлоискатель, самый лучший, что у них был. Но теперь, стоя один посреди мертвой деревни, он не знал, с чего начать. Корабельные сосны покачивались над ним. Двери брошенных изб скрипели.
– Дедушка, – попросил он. – Если ты здесь, подай знак.
Он прислушался к себе и к миру: а ну как сердце сейчас начнет биться чаще, земля шепнет что-нибудь, облачко закроет солнце?
Ничего не произошло.
– В прятки играем, значит, – сказал он и, движимый порывом, уколом злости, решительно повел металлоискателем по земле. – Иду искать, дед! – закричал он. – Кто не спрятался, я не виноват!
Он потратил на поиски несколько часов, хотя ему показалось, что прошли столетия. Солнце ушло за сосны. Избы дохнули смрадом. А он все ходил вокруг них, забирался в лес и вылезал из леса, чертыхался и стряхивал с ног обвивавшие его травы, которые, казалось, хотели задержать его и утянуть в чащу. Мыски были Бермудским треугольником, понял он: металлоискатель не пискнул ни разу. Закинув его на плечо, Ганин двинул прочь из деревни к своим.
– Ну что? – спросили его сидящие у костра.
После неживых серых домов, после трав-водорослей, в которых плавала подернутая дымкой деревня, трескучее пламя костра было особенно приятно. Ганин сел и вытянул к огню ноги.
– Пусто, – сказал он. – Землю будто высосали, ни звука не издает.
Ему придвинули тарелку с едой.
Доедали губернаторскую посылку: вместо обычных макарон наварили гречи, у съемочной группы нашелся майонез, накрошили остатки колбасы.
– Деда здесь нет. И никого нет, – подвел итог Ганин, отправляя в рот полную ложку: голод он вдруг почувствовал зверский – сказались ночные утехи и дневной переход.
Виктор Сергеевич пошевелил палкой дрова в костре.
– А как же приказ? Тот, что мы при офицере нашли? Следовать на подмогу оставшимся в Мысках.
– Не знаю. Может, не дошли, может, перепутали что – тьма веков, поди разбери.
– Странные дела.
– Странные, – согласился Ганин. – Завтра сверим карты и поймем, что дальше делать.
– А вы дома те видели? – вмешался в разговор курчавый Игорь. – Как исполины в сказках: заснули и ждут своего часа. И земля прогибается под ногами, почувствовали? Как будто там яма под деревней.
– Или ловушка! Капкан! – поддакнули другие телевизионщики. Помолчав, один из них тихо добавил: – Ужас!
– Это ужас? – спросил осмелевший у огня Серега. – Я сейчас настоящий ужас расскажу. По младости лет наших со Степой взялись власти строить в соседнем районе электростанцию. А для нее, родимой, нужно было русло реки повернуть. Ну и повернули: две деревни утопли под водой. Жителей их загодя расселили, объяснили им, что так, мол, и так – вместо домов ваших течь теперь будет вода. Только были, говорят, среди жителей и такие, кто уходить отказался наотрез. Сказали они: мы люди старые, нам все одно скоро помирать, дайте хоть на родной земле принять смерть. Ну, их погнали, милиционеры оцепили район, а старики те сквозь кордоны обратно в дома пробрались – как так вышло, никто не понял. Но только когда дали воду, ушли они на дно вместе со своими деревнями. И ладно бы только это! Приехали мы однажды со Степой сети на рыбу ставить, а местные говорят: езжайте-ка вы отсюдова прочь, рыба здесь хороша, да не вам на зубок. Утопшие здесь, говорят нам, тянут живых к себе – не могут свою обиду забыть, злятся. Вот нынешним летом рыбачка с лодкой утащили к себе, а по маю – мальчиков городских, что купаться пришли. И так каждый год. Сами сюда не ходим и другим по мере сил не даем – вот что нам местные-то рассказали. Послушали мы их со Степой, смотали сети, да и ходу домой. Ужас? – спросил слушателей Серега и сам же подтвердил. – Ужас.
Стало тихо. Глаза горожан-телевизионщиков стали от услышанного как блюдца. Это в их цивилизации страшилки про утопленников могли не работать, но здесь в лесу, когда стенала выбитыми дверьми мертвая деревня под боком, от рассказа сделалось им неуютно.
Ганин, уплетая кашу, хмыкнул:
– Обманули вас, деревенских дурней. Это местные свои рыбные места от чужаков охраняли.
Серега обиделся:
– Тебе, Андрей, от твоей любови все мозги поотшибло. Ему правду говорят, а он ржет.
– Так уж и правду?
Солодовников-младший вскинулся, стукнул себя кулаком в грудь:
– Поедем со мной, покажу! Дела доделаем здесь и поедем!
– Да верю-верю, – Ганин поднял руки, утихомиривая разбушевавшегося дружка. – Верю, что утопленники.
– Верит он… – ворча, Серега стал усаживаться обратно: ерзал задницей, раздувал ноздри, как стреноженный конь. – Еще б не верить. Ему правду говоришь, а он…
Вновь стало тихо. Слышно было только, как ложки звякают о жестяные тарелки и плескается в кружках чай.
– Электростанцию-то, – спросил кто-то, – построили?
