Ганин краем глаза глянул на Серегу и только тут заметил, что у того не хватает половины переднего зуба. Оставшаяся часть торчала клыком, делая его ухмылку какой-то совсем уже карикатурно зловещей. Серега и раньше в иные моменты был похож на жулика из мультфильма. Но теперь с этим зубом он выглядел так, будто жулик наконец поймал добрых героев и намеревается их съесть.
– Слышь, Серег, – спросил Ганин. – Чего с зубом?
– Не помнишь? Давеча залепил мне локтем, когда в траве возились.
– Когда боролись? – уточнил Ганин.
– Ну да.
«Избитые», – удовлетворенно подумал Ганин, глядя на Серегу и Фоку, у которого синяк от удара сполз со щеки к подбородку. И добавил в свой адрес не без гордости: «Авторитет».
В целом, заключил он, вид у подельников был неважный. Они вповалку лежали у кострища в берцах и камуфляже. Заросшие щетиной бандитские рожи. Весь вид их, показалось Ганину, просто кричал, что они замешаны в темных делах и что рядом есть схрон с чем-то совершенно незаконным. «Впрочем, – попытался успокоить он себя, – кто на полях выглядел лучше?»
– Когда ждать гостей? – отвлек его от посторонних мыслей Виктор Сергеевич.
– С утра. Сейчас вечер, на ночь глядя не полетят.
Стремясь сохранить назавтра хоть какую-то форму, вечером вновь остались трезвыми. Сели резаться в карты. При свете костра Ганин еще раз обратил внимание на подозрительный Серегин вид и решил подарить ему, когда окажутся в цивилизации, золотую фиксу. Для дополнения образа, решил он. Чтобы было как в кино. У Кустурицы.
Фока обставил в карты всех. Благо играли на сигареты, а не на деньги – в противном случае вся честная компания осталась бы без штанов. Ворча, улеглись спать. Уставились в небо. В ответ на них яичными желтками глянул миллион звезд. Ганин подумал, что где-то эти звезды может видеть Варя, и стиснул кулаки: новый мужчина, которого подселили к его дочери, не давал ему покоя. «Разберемся с трофейным танком – и уеду в Москву, – подумал он. – К черту все!»
Вскоре ему показалось, что желтки сейчас стекут с небосвода. Они закружились, превратились в сплошной желтый, и сквозь него уже проступили знакомые тени. «Андрей, – позвали они. – Андрюша-а-а». Синие лица, истлевшие гимнастерки – мертвецы шли, покачиваясь, и тянули к нему руки. Ганин дернулся, заскреб в спальнике ногами, попытался выбраться. А потом один из них схватил его за рукав.
– А-а! – заорал Ганин и проснулся.
– Андрюша, – рядом сидел на корточках Виктор Сергеевич. – Андрюша, ты не спишь?
Несколько секунд Ганин осоловело моргал глазами. Желтое раскрутилось в обратную сторону и вновь стало звездами. Поле стало полем. Качалась от невидимого ветра трава.
– Что? – спросил он.
Виктор Сергеевич, видя, что Ганин открыл глаза, присел рядом. Полез за сигаретами, достал одну, прикурил.
– Красиво, да? – кивнул он на звезды.
– Красиво, – буркнул Ганин.
– Я вот что подумал, Андрей, – изо рта Виктора Сергеевича вылетел огромный клуб дыма. – Все мы наверняка сотни раз спрашивали себя, почему мы здесь. Каким невидимым магнитом нас сюда тянет?
Он кивнул в сторону храпящих Солодовниковых и ухмыльнулся:
– Ну, может быть, за исключением этих…
– Дед, – ответил Ганин. – Я здесь из-за деда.
– Знаешь, а я поначалу думал, что я тут из-за жены. Была у меня жена. Хорошая жена, не красавица, но и не дурнушка, всегда улыбнется, дом в чистоте. И вот закончился у меня армейский контракт… Я не говорил? Контрактником я служил. В командировках бывал подолгу – по полгода, по году иногда. Скучал по жене страсть как. Думал, очередной срок закончится, вернусь, получу денег – и заживем! И вот возвращаюсь. И она меня ждет: стол собрала, накрасилась, счастливая – ты бы видел… И вот мы сидим за столом, потом идем в постель – и в ту ночь, и дальше по жизни все идет у нас хорошо. Взяли меня начальником охранного агентства. Быстро взяли, сказали, нам такие нужны. С утра хожу на работу. Как приличный человек: в галстуке, в костюме, строю молодых. Вечером возвращаюсь к жене. Купили новую мебель, новую ванну, новый телевизор – огро-о-омный, в полкомнаты! Собираемся покупать дачу в Подмосковье. И вот однажды лежу я ночью под одеялом и думаю: «Е-мое! Как же мне все это осточертело!» Встаю, Андрюша, собираю манатки и, ты не поверишь, ухожу!
– Навсегда? – от рассказа Ганин опешил.
– Пока что навсегда. Дальше видно будет.
Виктор Сергеевич затянулся и выдул еще один клуб дыма. Тот вытянулся сначала в колеблющуюся восьмерку, а затем принял очертания голой женщины. Ганин помотал головой. Женщина подмигнула ему и исчезла.
– И вот какая во всем этом мораль, Андрей? – продолжил Виктор Сергеевич. – Думал я, что это из-за жены. Думал, что это она меня достала. Своей улыбкой, борщом, обоями, не знаю чем. Ну, думал, дура, загнала мужика в поля, злился. А потом понял, что жена здесь совсем ни при чем.
– А что при чем? – спросил Ганин.
– При том здесь то, что все мы мужики и надо нам воевать. Война эта плещется в нас, понимаешь? Сидим мы по своим квартирам, смотрим футбол, а кровушка-то буянит, шепчет: иди, милый, иди дерись, добывай мамонтов. Ходил ты когда-нибудь в оружейный магазин?
– Ходил, – кивнул Ганин.
– А зачем?
– Ну, – замялся он. – Так. Посмотреть.
– Посмотреть, – передразнил Виктор Сергеевич. – Посмотреть, потрогать. Хотя бы подушечками пальцев понять, что это такое – держать оружие. Успокоить жилу. Пофантазировать: вот я какой воин, вот я какой мужик! И вот поэтому мы здесь, Андрей. Посмотри на всех нас: деремся, буяним, таскаем автоматы, что твоя орда. Чувствуем себя… Как бы это сказали у вас в газетах? На своем месте. Во! На своем месте! И у каждого есть отговорка. Ты говоришь: из-за деда! А братья брешут: мамке крышу покрыть! А Фока: ну, это самое, климат приятный! Какой климат, Андрюша, какие мамка, жена и дед? Все мы здесь, потому что мир отрезал нам яйца. Дал нам работу, дал баб и отнял войну. И теперь эта муть в нас бродит: зовет в походы, хочет рвать сырое мясо зубами. Я-то, бог дал, навоевался, насмотрелся на это дело. А вот что делать вам, молодым? Где мужественность свою искать? Вот вы все и гоните сюда. Оставляете своих мамок, лялек и гоните. Стоите раком на полях, воняете, вшивеете. Зачем, спрашивается? А затем, чтобы иной раз найти снаряд, понести его к своим и почувствовать, что хрен торчит – ты прости меня, Андрюша – как ни от одной бабы не торчал.
Виктор Сергеевич почесал щетину.
– Да-а-а, – протянул он. – И сам я хорош, старый черт. Не усидел дома.
С минуту они молчали. Разглядывали небо. Потом Ганин уточнил.
– То есть вы полагаете, что все мы здесь из-за того, что в нас играет инстинкт?
– Именно.
– Тогда я могу вас расстроить. Я прожил на земле тридцать лет, и у меня ничего не играло. До тех пор, по крайней мере, пока я не узнал про деда.
