– Лиза, вы меня слышите? – американка испуганно смотрела на
нее и трясла за плечо. – Снимите наушники. Синхрон уже давно не нужен.
– Да, конечно, – Лиза вздрогнула, огляделась, словно
проснувшись. Металлическая дужка наушников запуталась в волосах, она дернула
так сильно, что вырвала целый клок. На глазах выступили слезы.
– До сих пор болит голова? – сочувственно поинтересовалась
Керри. – Или, может, этот Красафченкофф вас так расстроил? Вы на себя не
похожи.
– Да, голова болит. Я, пожалуй, пойду, – прошептала Лиза.
Она дождалась, когда очередной оратор закончит свое
выступление, и под вялые аплодисменты пробралась к выходу. В руках она держала
пластиковую папку и больше всего боялась, что плотные фотографии сейчас
выскользнут и упадут кому-нибудь на колени.
Подниматься на двенадцатый этаж ей не пришлось. Красавченко
сидел в холле и читал русскую газету.
– Елизавета Павловна, я как чувствовал, что больше часа вы
не выдержите, решил подождать. Хоть вы и назвали меня дураком, я совсем неплохо
разбираюсь в людях. А здесь, оказывается, есть русские газеты. Вот довольно
свежий номер, всего лишь позавчерашний. Смотрите, какие любопытные новости.
Убит ваш коллега, журналист Бутейко. Застрелен ночью в своем подъезде. Вы
кажется, начинали с ним на одном канале, и даже участвовали в его ток-шоу? Ну,
вы совсем побледнели. Что, жаль коллегу?
Лиза, ни слова не говоря, взяла газету у него из рук и с
трудом разобрала текст коротенькой заметки на последней странице, где
публиковались криминальные сообщения. В глазах стоял тяжелый красноватый туман.
Во всем «Останкино», и, наверное, во всем мире, невозможно было найти человека,
с которым ее связывала бы такая давняя взаимная ненависть.
«Я не хотела этого…» – пронеслось у нее в голове.
– Ну что, пойдемте? – широко, приветливо улыбнулся
Красавченко.
– Куда? – едва шевеля губами, спросила Лиза и бросила газету
на стол.
– Ко мне в номер, кино смотреть. Там, наверное, уже успели
подсоединить к телевизору видео-приставку. Их здесь напрокат выдают. Очень
удобно.
– Что вы несете? Какое кино?
– Вероятно, вы уже догадались, какое. Эротическая мелодрама
из жизни всеми любимой телезвезды Елизаветы Беляевой.
– Послушайте, Красавченко, или как вас там зовут на самом
деле? – Лиза тяжело уселась в кресло и закурила. – Я не собираюсь никуда с вами
идти. Вы мне надоели. – Она положила горящую сигарету в пепельницу, вытряхнула
снимки из папки. Их было всего три. Не глядя, стала рвать их на мелкие кусочки.
Это оказалось непростым делом. Бумага была слишком плотной, но Лиза справилась.
Через несколько минут перед ней лежали разноцветные блестящие клочки. Она
сгребла их в ладонь, встала и выбросила в урну. Красавченко молча наблюдал за
ней. Она вернулась к столику, загасила свою сигарету, взяла папку и направилась
к лифту. Он остался сидеть.
Глава двадцать седьмая
Граф старался не замечать, как в сытом сонном безделье
безвозвратно уходит драгоценной остаток его молодости. Ирина Тихоновна едва
проходила в дверь и теперь целиком сосредоточилась на своих многочисленных
сложных болезнях, вызванных полнотой. Она даже пристрастилась к чтению, чего
раньше с ней не бывало. Сначала в доме появились всякие сонники, травники,
сборники рецептов народной медицины. Потом граф заметил на ее туалетном столике
учебник практической магии.
– Меня сглазили, – заявила она, однажды за завтраком, – и я
знаю кто.
– Полно тебе, Иринушка, – попытался вразумить ее Тихон
Тихонович, который гостил у них в ту пору, – что ты бредишь, как простая баба?
Лучше вот в церковь сходи, причастись.
– Это не поможет, – решительно покачала головой Ирина
Тихоновна, – слишком сильное заклятье.
– Перестань ерунду говорить, – поморщился Тихон Тихонович, –
ты кушай меньше. Старайся сдерживать себя.
– Я и так без сил. Нужно совсем другое.
– Что же? – поинтересовался граф.
– Тебе, Михаил, не скажу, – она сверкнула на мужа маленькими
черными глазками, и ему стало не по себе. В последнее время она почти не
разговаривала с ним, глядела искоса, очень зло и подозрительно, иногда он
замечал, что при нем она тихонько складывает свои жирные пальцы кукишем.
Ее увлекли заговоры, заклинания, всякого рода ведовство и
шаманство. В полночь, при определенном положении луны, она отправлялась в рощу,
рвала там какую-то траву, потом вымачивала ее пучки в крови черного петуха,
которому перед тем собственноручно перерезала горло. Вместе со старой горничной
Клавдией занималась спиритизмом, для чего не пожалела блюдечка от драгоценного
китайского сервиза. Усилия ее сводились не столько к исцелению, сколько к
поиску виноватого.
Ирина Тихоновна готова была кого угодно обвинить в своих
недугах. То являлся к ней дух развратной царицы Клеопатры и хохотал в лицо, то
приходила покойница-попадья из соседней деревни и плевала в щи. Однако главным
и самым интересным персонажем ее потусторонних бдений сделался все-таки муж. Он
хотел ее извести и жениться на молодой.
Вероятно, Михаил Иванович просто спился бы, как это часто
случается с русским человеком в тяжелых обстоятельствах, но нашлось дело,
которое увлекло его и даже вдохновило.
Граф послушался совета доктора Батурина и занялся живописью.
В ранней юности он измалевал несколько альбомов изящными, забавными
акварельками. Он зарисовывал уличные сценки, студенческие вечеринки, светские
салоны и ресторанные залы. Иногда он выхватывал из толпы какую-нибудь
характерную физиономию и запечатлевал на память. Но особенно ловко удавались
ему карикатуры. Они были злы, обидны, однако точны чрезвычайно.
Теперь он пристрастился к простым реалистическим пейзажам. С
этюдником уходил в лес, в поле, к маленькой быстрой речке Обещайке, которая
протекала довольно далеко от Болякина. Писал маслом, широким, свободным мазком.
Однажды, жарким июльским вечером, именно у Обещайки, на
мокром песчаном берегу, он так увлекся оттенками закатного неба и верхушками
сосен, что не услышал легкого шелеста велосипедных шин за спиной.
– А вы делаете успехи, ваше сиятельство, – грудной низкий
голос прозвучал у самого его уха, он вздрогнул, резко обернулся и встретил
ярко-синие насмешливые глаза.
– Добрый вечер, Софья Константиновна, – граф не мог
рисовать, когда ему смотрят под руку, положил кисть и достал папиросу, – разве
занятия в гимназии уже закончились? – спросил он, смущенно кашлянув.
– Как же вы, Михаил Иванович, пейзажист, позабыли, какой
теперь месяц? – улыбнулась Соня. – Июль, середина лета, а гимназию я в этом
году закончила.
