Она помчалась прочь от гостиницы, лавируя между машинами на
автостоянке, заметила в зеркальных окнах белого «линкольна» свое бледное и
почему-то ужасно испуганное лицо и тут же подумала, что ведет себя глупо,
несолидно, как девчонка сбегающая с урока. Остановилась, спокойно поправила
волосы. На миг рядом с ее отражением возникла в стекле знакомая физиономия.
Представитель МИДа Анатолий Красавченко прикуривал на ветру и вроде бы ее не
заметил.
У нее еще с юности выработалась дурацкая привычка ходить
очень быстро, нестись сломя голову, даже если некуда спешить. И сейчас она
заметила, что продолжает мчаться деловитой походкой, вместо того чтобы
расслабиться и просто погулять.
Неподалеку от гостиницы возвышался открыточно-красивый собор
Святой Екатерины, выстроенный в начале этого века с претензией на раннюю
готику. Башни его виднелись из окна Лизиного номера, и еще сегодня утром,
поднимая жалюзи, она подумала, что непременно надо в этот знаменитый собор
зайти. Она попыталась сосредоточиться на тонких, вздернутых в бледное небо
башнях, запрокинув голову, принялась разглядывать живописные каменные складки
одежды Святой Екатерины, заметила, как тщательно выточены вздутые жилы на изогнутой
шее Святого Марка, как гармонично расположены скульптуры и до чего натурально
выглядит босая зеленоватая ступня Святого Фомы. Каждый ноготь отделан с
анатомической дотошностью, и, наверное, это должно очень впечатлять.
Из собора был слышен мягкий тяжелый звук органной фуги Баха.
Лиза приоткрыла медную дверь, мельком заметив, что благородный зеленоватый
оттенок нанесен на медь искусственно.
В соборе было пусто. Фуга лилась из динамика. Маленький
пожилой горбун в темной ковбойке обрабатывал бесшумным пылесосом вишневую
ковровую дорожку между рядами .скамей. Лиза постояла несколько минут, глядя на
фрески, на стеклянную мозаику потолка с хитрой радужной подсветкой. Гибкий
хобот пылесоса энергично подрагивал в руках горбуна, и в том же ритме подрагивал
седенький, перетянутый черной резинкой хвостик на его тощем затылке. Когда
горбун приблизился, Лиза расслышала, как он напевает под нос что-то о хорошей
пинте пива и красотке Мери. Хобот пылесоса подполз к ее ногам. Круглый тусклый
глаз горбуна сердито скользнул по лицу. Жарко, упруго ударила в солнечное
сплетение волна последних аккордов органной фуги. Лиза тихо вышла.
Всего за несколько минут небо успело затянуться, поднялся
ветер, посыпал мелкий сухой снег. Она поправила шарф и побрела медленно, почти
спокойно. В легкой ряби снегопада город стал нежней и таинственней. Немного
закружилась голова от ветра и мелькания острых частых снежинок.
Взглянув на часы, Лиза обнаружила, что осталось всего два с
половиной часа до конца прогулки, и нырнула в огромный торговый центр, целый
подземный город, побродила по нескольким дорогим бутикам готовой одежды. Она
хотела купить себе пару блузок под деловой костюм и довольно долго перебирала
всякие кофточки, продвигая по кругу вешалку.
– Я могу вам чем-нибудь помочь, мэм? – опомнилась
молоденькая продавщица, скучавшая у примерочной.
– Спасибо, я сама.
– Вы ищете что-то конкретное? – Девушка уже вошла в роль,
предписанную инструкцией по обслуживанию покупателей, и теперь не собиралась
отступать.
– В общем, нет, ничего конкретного, – пробормотала Лиза,
переходя от блузок к брюкам, – я пока сама не знаю.
– Посмотрите вот эту модель. У вас голубые глаза, сиреневый
оттенок вам очень к лицу. Получается неожиданный эффект, глаза становятся как
фиалки. Повернитесь к зеркалу, – продавщица ловко приложила к Лизе нечто
плюшевое, кургузенькое, туго приталенное, с воротником «собачьи уши», – если к
этому подобрать темно-лиловые эластичные брюки клеш, будет просто великолепно.
– Великолепно, – кивнула Лиза, – но не по возрасту. Лет
пятнадцать назад я бы, наверное, решилась это надеть.
– Да что вы, мэм, вам ли беспокоиться о возрасте? – девушка
сладко прищурилась. – К этому комплекту есть еще замшевый жилет, если вы купите
три вещи, мы сделаем значительную скидку.
Лиза почти сдалась, даже вошла в примерочную, задернула
шторы и стала примерять комплект.
Из зеркала на нее глядела, хлопая сверкающими фиалковыми
глазами, незнакомая молодая женщина, восторженно-глупая, очень хорошенькая.
Светлые, пепельно-русые волосы слегка растрепались. Высокие скулы порозовели,
рот сам собой растягивался в идиотской улыбке.
Лиловый комплект и правда выглядел великолепно. Эластичные
брюки плотно . обтягивали бедра. Такие соблазнительные «клеши» носили все
секретарши директора канала, куколки не старше двадцати пяти. Директор менял их
ежемесячно, за блондинкой следовала брюнетка, потом была рыженькая Нели, потом
пепельная Лада. И каждая щеголяла в эластичных брючках, тугих, как балетное
трико, соблазнительных, как шоколадная глазурь.
Лиза представила выражения лиц своих коллег, когда она
заявится в Останкино в таком откровенном девичьем «прикиде», и усмехнулась.
Наработанный годами имидж серьезной, строгой, неприступной умницы, милого,
обаятельного, но почти бесполого существа, может разрушиться за несколько дней.
Шаг вправо, шаг влево считается побегом. Стрелять начнут без предупреждения.
Слухи, сплетни, двусмысленные намеки засвистят, как снаряды при артобстреле.
Дважды в неделю Елизавета Павловна Беляева сообщала
миллионам телезрителей политические новости, в основном тревожные и
безрадостные. Но ее простые, ясные, чуть ироничные комментарии утешали, снимали
напряжение. После ее программ у зрителя не возникало привычного чувства, что он
живет в дерьме и завтра будет конец света. Дело было не в новостях, не в
информации, а в том, кто и как все это излагал и комментировал.
Лицо Лизы Беляевой относилось к тому типу, который принято
называть «актерским». Из такого лица можно сделать что угодно – классическую
благородную красавицу, вульгарную женщину-"вамп", строгую
профессоршу, уютную, добропорядочную мать семейства. Впрочем, она была очень
красивой без всяких усилий.
Лизе хватило ума с самого начала не поддаться соблазну
быстрого шаблонного успеха. Пять лет назад, перед первым своим появлением на
экране в качестве ведущей теленовостей, она отказалась от стандартного макияжа,
заявив, что не желает стать очередной «мордашкой». Это было настолько не
по-женски, что никто ее тогда не понял. Никто, кроме зрителей.
С тех пор она ни разу не появлялась на экране в виде
выхоленной, вылизанной фотомодели, которая подавляет своей успешностью и за
которой просматривается совершенно определенный видеоряд: норковые шубы,
«мерседесы», недоступные простым смертным роскошные «тусовки», массажи,
тренажеры, отдых на Канарах. Она оставалась женщиной из толпы, умной,
спокойной, надежной собеседницей миллионов. Собеседницей, а не телезвездой; И
за это ее любили, этим она отличалась от своих блестящих коллег.
