– Вероятно, вы правы, – холодно кивнула Керри и поднялась, –
перерыв кончается через пять минут. Жду вас в зале, Лиза, – она посмотрела на
нее долгим многозначительным взглядом и ушла, оставив их вдвоем.
– Я написала заявление в местную полицию, – тихо сказала
Лиза по-русски, – мне уже сделали анализ крови, через несколько часов будет
установлено вещество, которое вы добавили в вино.
– Анализ вам делали прямо в полицейском участке? – деловито
осведомился Красавченко.
– Да, там есть врач.
– Кровь брали из пальца или из вены?
– Из вены.
Он ловко схватил ее за левую кисть и закатал рукав до локтя.
Она вырвала руку, он попытался схватить правую, но она вскочила и произнесла
довольно громко по-английски:
– Вы слишком много выпили с утра, сэр! Вы ведете себя
неприлично!
Два молодых японца за соседним столиком обернулись.
– Сядьте, Лиза. Сядьте и успокойтесь, – в его глазах не было
ни тени испуга. Он смотрел на нее с холодным любопытством, как на лабораторную
мышь. – Вы даже не сумеете ответить мне, где находится ближайший полицейский
участок.
– Через два квартала, за собором Святой Екатерины.
– Не надо блефовать, это не в ваших интересах. Ни в какую
полицию вы не обращались, и делать этого не станете. Вам просто не о чем
заявлять. К тому же через два дня вы возвращаетесь домой. Вас ждет работа,
семья и еще один человек, по которому вы так соскучились. А в полиции здесь,
как и везде, сплошные бюрократы. Если предположить невозможное и заявление ваше
будет принято, начнется волокита, вам придется задержаться в Канаде, причем за
собственный счет. Это дорого, хлопотно, а главное, совершенно бесполезно. Нет
признаков преступления. Вы живы, здоровы, отлично выглядите, у вас ничего ни
пропало. А меня уже сегодня здесь не будет.
– Вы подсыпали мне в вино какое-то психотропное средство.
– Да Бог с вами, Елизавета Павловна – засмеялся Красавченко,
– за кого вы меня принимаете?
Лиза не знала, что ответить. Но ей и не пришлось отвечать.
Участников конференции уже в третий раз приглашали пройти в зал. Перерыв
кончился. У столика выросла мощная фигура норвежского профессора Ханса Хансена,
он подхватил Лизу под руку.
– Мы с вами опаздываем, леди.
У входа в зал ее догнал Красавченко.
– Вы все-таки удивительно рассеянны, Елизавета Павловна. Все
теряете, забываете. – Он театрально закатил глаза и произнес громко,
по-английски:
– Вот что делает любовь с женщиной!
– Пошел вон, – прошептала Лиза по-русски.
– Елизавета Павловна, выбирайте выражения, – ответил он
также шепотом, – – вот, возьмите, вы оставили документы на столе. После
конференции жду вас в баре на двенадцатом этаже.
– Долго придется ждать.
– Думаю, нет. Вы придете сразу. Вы бегом прибежите. – Он
ослепительно улыбнулся и исчез в толпе.
В зале Лиза нашла американку. Та пролистывала документы,
выделяла какие-то абзацы разноцветными маркерами, ставила вопросительные и
восклицательные знаки на полях.
– Керри, мы не договорили, – прошептала Лиза, усаживаясь
рядом, – откуда вы знаете этого человека? Кто он?
– Он проходимец, – ответила американка тоже шепотом, не
отрывая глаз от ксероксных страниц.
– Почему вы так решили?
– У него это написано на лице. У него бегают глаза. Он
навязывает свое общество.
– И это все, что вам известно?
– Более, чем достаточно.
– Как вы узнали его фамилию, Керри?
– Я слышала, как он знакомился с вами. Я тоже завтракаю во
фруктовом баре на седьмом этаже. Он все время возле вас крутится, Лиза. В
списке членов российской делегации его фамилии нет. Ни один из присутствующих
на конференции представителей российского Министерства иностранных дел с ним не
знаком. Он живет в гостинице как частное лицо. Возможно, он и числится при
министерстве, но на какой должности и в каком качестве – неизвестно. Я думаю,
он тайный агент КГБ.
– Вы специально интересовались? Спрашивали о нем наших
дипломатов и гостиничную администрацию? – удивилась Лиза.
– Да. Кое-кого я о нем спросила.
– Зачем?
– Он мне не понравился. Очень скользкий и неопределенный
тип. Мне стало интересно, верно ли я угадала, что этот человек не тот, за кого
себя выдает. В восьмидесятом году я побывала в СССР на Олимпиаде. Перед
поездкой мы проходили специальный инструктаж, нас учили по некоторым признакам
распознавать агентов КГБ.
– Но с тех пор прошло двадцать лет, Керри.
– Да, конечно. Организации с таким названием в России уже
нет, хотя смена вывески ничего не значит. Будьте с ним осторожней, Лиза.
На трибуну вышел буддийский монах, бритый, в красной
простыне, с голым плечом. Он говорил по-монгольски, и все надели наушники, в
которых звучал синхронный перевод. Керри выключила в наушниках звук и
углубилась в чтение бумаг. Лиза последовала ее примеру, достала листы из пластиковой
папки и почувствовала острый приступ тошноты, такой острый, что рефлекторно
зажала рот ладонью.
Среди бумаг она обнаружила несколько маленьких поляроидных
снимков. Порнографические картинки. Двое кувыркаются в койке. Она глядела на
фотографии не больше секунды, и тут же прикрыла их бумагами. Но этой секунды
хватило, чтобы узнать действующих лиц. Красавченко и она. Она и Красавченко.
* * *
– Как заметил профессор Преображенский из «Собачьего
сердца», репортеров надо расстреливать. И это совершенно справедливо. Нет, я,
разумеется, ни на что не намекаю, поймите меня правильно, но профессия в
принципе паскудная. Мне приходилось работать и с газетчиками в качестве
фотографа, и на телевидении я уже пятнадцать лет. Если нет операторской работы,
иду на шабашку в газеты. Так вот, Артем Бутейко отличался каким-то особенным
коварством, конечно, не тем будет помянут. Но если хотите знать мое мнение, он
допрыгался. Его многие предупреждали.
Пожилой телеоператор Егор Лабух дымил, как паровоз, от
окурка тут же зажигал следующую сигарету. Вместе с дымом у него изо рта лился
поток всяких телевизионных и газетных баек. Он оказался настолько разговорчив,
что даже терпеливый и жадный до информации Илья Никитич начал уставать.
– – Скажите, Егор Викторович, а кто именно его предупреждал
и о чем конкретно? – спросил он, вклинившись наконец в монолог собеседника и
пытаясь направить разговор в более осмысленное русло.
