– Простите, что лезу не в свое дело, но вы мне симпатичны, и
я считаю своим долгом вас предостеречь, – прошептала Керри, перегнувшись к ней
через стол, – я знаю совершенно точно, что этот господин…
– Лиза, вы уронили, – произнес у нее за спиной знакомый голос
по-русски.
Оглянувшись, она увидела Красавченко. Он положил на стол ее
заколку.
Глава двадцатая
Графиня Ирина Тихоновна никого не хотела принимать, ей все
мерещились шпионы, подкупленные любовницами мужа. Над графом стали
посмеиваться, в свете вошло в моду рассказывать анекдоты про его семейную
жизнь. Он стал мра-чен и желчен. Особенно остро иронизировал Михаил Иванович
над теми, кто был счастлив в любви.
Какой-нибудь князек объявлял о своей помолвке с юной
красавицей, сиял, выслушивая поздравления и пожелания счастья, и тут же звучал
тихий насмешливый голос графа:
– Желаю тебе плодиться и размножаться. Подсуетись, дружок,
чтобы твоя Дульсинея поскорее стала брюхата, а то, не ровен час, лоб зачешется,
рога полезут.
Бывало, чуть не доходило до дуэли.
Иногда казалось даже, граф Порье как будто нарывается на
дуло оскорбленного приятеля. Однако в последний момент Михаил Иванович шел на
попятную, не стыдился извиняться.
Для дуэлей граф был слишком ленив, говорил, что подниматься
в пять часов утра невозможное мучение, считал, что время благородных порывов
давно миновало и теперь уж смешно стреляться из-за случайных едких слов.
Впрочем, про себя он знал, что стрелок из него никудышный, и если дойдет до
поединка, то он промахнется непременно, даже и с десяти шагов.
Сказать по правде, жизнь его с Ириной Тихоновной не была
таким уж адом. Ну да, супруга пилила его, попрекала, делала ему бурные сцены,
однако ведь не обязательно было все это слушать и принимать близко к сердцу.
– Почему ты не веришь мне, Ирина? – вяло спрашивал граф. –
Ведь ты знаешь, я люблю тебя, я твой муж и никуда не денусь.
– Все мужчины лживы. Я видела, как ты посмотрел на ту девицу
в парке, как она посмотрела тебя. Ты знаком с ней, у тебя с ней свидание.
– Да полно, Ирина, я ее впервые вижу.
– Не смей мне лгать! – Она повышала голос настолько, что
прохожие оборачивались.
– Ирен, Бог с тобой, зачем мне лгать? Ради чего? Ради
сомнительных прелестей этой чахоточной барышни? Да ты приглядись внимательней.
У нее нос длинен, рот велик, плечи сутулы, она совсем не интересна, зачем она
мне? – ласково шептал граф, сжимая полный локоть супруги. – Разве можно ее
сравнить с тобой? Ты чаще смотри на себя в зеркало, моя радость, и это будет
для тебя лучшим лекарством от ревности.
Такая методика иногда выручала графа. Ирина Тихоновна
хмурилась, однако уже притворно, кокетливо. Ее полные щеки заливались краской
девичьего смущения. Граф мысленно потешался над доверчивой супругой, но и над
самим собой тоже. Он находил почти болезненное удовольствие в той дешевой
мелодраме, в которую превращалась его жизнь. Он уверял себя и окружающих, что
все это забавно, жизнь вообще есть фарс, достойный лишь ледяной иронии.
Как все самолюбивые люди, Михаил Иванович был склонен к обобщениям.
Если у него жена глупая и взбалмошная, значит, . таковы все жены, других не
бывает. Встречая какое-нибудь воздушное создание со сверкающими глазами,
детской улыбкой и осиной талией, он утешался тем, что в скором будущем и этому
нежному ангелу предстоит стать тяжелой нудной дурой, способной отравить
существование кому угодно.
Ирина Тихоновна между тем рассчитала всех горничных моложе
пятидесяти и стала наведываться в департамент, где служил граф, причем
выдуманные ею предлоги были настолько неуклюжи, что даже лакеи в приемной
позволяли себе усмехаться в усы. Уловки графа помогали все меньше.
– Вы смеетесь надо мной, Мишель! – восклицала она с
мелодраматическим придыханием, не дослушав очередного комплимента. – Я
раскусила все ваши хитрости. Если так будет продолжаться, вам придется оставить
службу и переселиться в деревню.
– Перестаньте ребячиться, сударыня, – морщился граф, – я
государственный чиновник; я не могу оставить службу. А вот вам был бы полезен
деревенский воздух.
Перепалки могли бы длиться бесконечно, однако тяжелая
беременность немного притупила бдительность Ирины Тихоновны и смягчила ее нрав.
Разрешилась она болезненным недоношенным мальчиком. Ребенок прожил всего
неделю. Ирина так ослабла от потрясения, что графу удалось уговорить ее
переехать на время в подмосковное имение. Доктора уверяли, что в городе ей жить
вредно, чистый воздух поправит ее здоровье.
И правда, деревенская жизнь подействовала на нее удивительно
благотворно. Она самозабвенно окунулась в сложный, полный забот и интриг мир
домашнего хозяйства. Горячая подозрительность ее сосредоточилась теперь на
управляющем, на архитекторе, которому было поручено заниматься капитальным
ремонтом дома, на плотниках и малярах, которые, как ей казалось, крадут краску
и гвозди, на скотном дворе, где, по ее мнению, разбавляли молоко. Вся ее мощная
энергия уходила на брань с кухаркой, прачкой, горничными.
Многообразная хозяйственная деятельность отчасти примирила
Ирину Тихоновну с мужем. Граф из врага сделался союзником. Он жил в Москве, в
собственном доме на Неглинной, по будням был занят на службе в Департаменте
образования. В Болякино наведывался на выходные и на праздники, изображал
усталость от службы, жаловался на городскую суету и пыль, восхищался красотами
подмосковной природы и хозяйственными успехами супруги, с важным видом
выслушивал многословные рассказы о том, что все в имении воры, от кухарки до
управляющего, и только бдительность Ирины Тихоновны спасает дом от разорения.
Правда, такая идиллия между супругами длилась не более двух
дней, Ирина Тихоновна любила разнообразие, и тема воровства ей надоедала. Она
принималась подробно расспрашивать графа о службе, о том, с кем и где он
проводит вечера, и не верила его подробным отчетам. Подозрительность ее
вспыхивала с новой силой, опаляла графа своим беспощадным огнем, и он,
сославшись на срочные дела, удирал в Москву.
Соблюдая предельную осторожность, он завел себе опрятную
молоденькую немку Гретхен из кондитерской, снял для нее небольшую квартиру на
Пречистенке и потихоньку утешался два раза в неделю. Но немка скоро наскучила
ему. Через месяц кондитершу сменила драматическая артистка, огненно-рыжая
Маргарита Крестовская. Граф увлекся всерьез, тонкие белые руки, нежный профиль
и прозрачные зеленые глаза почти свели Михаила Ивановича с ума, что было
непозволительно в его положении. Граф все чаще заставал в квартире на Пречистенке
непризнанных гениев, поэтов, художников, артистов, однако смотрел на это сквозь
пальцы. Маргоша в шелковом черном халате с зелеными лилиями возлежала на
кушетке, курила и, прикрыв изумрудные глаза, нараспев читала стихи модных
символистов, гости устраивались прямо на полу, пили сладкие ликеры и простую
водку.
