– Да, я вижу, – кивнул он, – ночь у тебя действительно была
трудная и нервная.
Подошел официант, и Красавченко заказал себе два жульена,
говяжью вырезку с кровью, французский картофель, большой овощной салат,
томатный сок.
– Ничего не ел со вчерашнего вечера, – объяснил он, – после
ночной работы у меня просто волчий аппетит, даже в девять утра могу сожрать
полный обед. Ну, что вы на меня так смотрите? Нет, она ничего не знает про
побрякушку. Я допросил ее по полной программе. Результат нулевой. Вообще, все
это какой-то абсурд. Такое ощущение, что мы с вами оба сошли с ума. Кстати, я
все хотел вас спросить, насколько близко вы знакомы с нашим заказчиком?
– Ты уже трижды задавал мне этот вопрос.
– Разве? Ну ладно, задам еще раз. Тем более сейчас это
особенно актуально.
– Почему?
– Потому, что мы с вами в тупике. Работа закончена, во
всяком случае моя часть работы.
– С чего ты взял?
– Больше некого допрашивать. Беляева – последнее звено в
этой цепочке.
– Есть еже другие пути. Подпольные ювелиры, их, между
прочим, не так уж много, и кое, с кем из них мы можем встретиться. Есть потомки
тех людей, которые поселились в Батурине сразу после революции. Мы ведь начали
с пятидесятого года, то есть пропустили больше двадцати лет.
– – Да, конечно. Поиском этой брошки можно заниматься до
конца своих дней. Предки, потомки, ювелиры, огороды… Поймите вы, нельзя
действовать, рассчитывая только на счастливый случай. Лучше вообще ничего не
делать, чем дергать удачу за хвост. Она усклользнет, как ящерица, у нее хвост
новый вырастет. – Красавченко замолчал, ожидая, пока официант расставит перед
ним тарелки. Он снял дымчатые очки, чтобы лучше разглядеть свою кровавую
говядину. Павел Владимирович успел заметить, как неприятно он ест, каждый кусок
подносит близко к глазам, вертит на вилке, потом стремительно отправляет в рот
и жует быстро, жадно, кося глазами в сторону, как пес, который стащил чужую
кость.
– Нельзя рассчитывать на счастливый случай, – повторил он,
прожевав первый кусок мяса, – но вы так и не ответили мне, насколько хорошо
знаете заказчика. Вы его видели? Или он вышел на вас через посредника?
– Видел пару раз.
– И какое он на вас произвел впечатление?
– Я не понимаю, к чему ты клонишь? При чем здесь мои впечатления?
– При том… – он отправил в рот второй кусок, глотнул
минералки, – мне кажется, он больной.
– Кто?
– Наш заказчик.
– Очень интересно, – усмехнулся Павел Владимирович, – откуда
такие мрачные подозрения?
– Ну, подумайте сами, разве нормальный человек вышвырнет
такие деньги на ветер? Сколько он уже потратил ради этой несчастной брошки?
Нет, он точно больной.
– А ты знаешь, Толик, в прошлом году на аукционе «Сотби» за
потертого плюшевого медведя было заплачено пятнадцать тысяч долларов.
– Правильно, – кивнул Красавченко, – ничего удивительного,
все коллекционеры сумасшедшие. Ими движет придурь, безумие.
Павел Владимирович хрипло откашлялся и, стараясь не глядеть
собеседнику в глаза, равнодушно произнес:
– Ну что ж, в этом есть своя логика. Почему же ты с самого
начала не отказался участвовать в этом безумии?
– Да кто же откажется от живых денег? К тому же в начале все
выглядело вполне разумно. Я взялся выполнить обычную для себя работу, проверить
круг людей, которые могут владеть информацией. Я этим занимался много раз. С
моей стороны не было ни одного прокола. Но сейчас, когда мы оказались в тупике,
я понял, что сама идея этой операции абсурдна, и у мне странно, как вы не этого
не понимаете. Мы с вами, два нормальных человека, два профессионала, идем на
поводу у сумасшедшего, ищем иголку в стоге сена. Мы никогда не найдем этот
несчастный камень. Я не могу рисковать ради какой-то брошки, пусть даже она
стоит миллион долларов. Это ведь все равно не мой миллион.
– Ты что, хочешь выйти из игры?
– Ни в коем случае. Зачем же расставаться с больным
человеком, который готов сорить деньгами? – Красавченко уже расправился с
говядиной, доедал последние, самые поджаристые ломтики французского картофеля,
никак не мог подцепить их вилкой и принялся есть руками. – Сколько он выложил
на одну только эту нашу поездку в Канаду? Дорога, жилье, суточные. И ради чего,
спрашивается? – Погоди, – перебил его Павел Владимирович, – я не понимаю,
какого черта ты вдруг стал считать деньги заказчика?
– Ну, если он сам их не считает, так почему бы не вмешаться?
– Красавченко весело подмигнул, выпил залпом остатки своего томатного сока и
принялся за салат Павел Владимирович кивнул официанту и попросил стакан
минеральной воды. У него пересохло во рту.
– И каким же образом ты собираешься вмешиваться?
– Сейчас попробую объяснить, – он откинулся на спинку кресла
и закурил, – если камень мы не найдем, то ни копейки больше не получим. Верно?
– Допустим, – кивнул Мальцев и жадно втянул ноздрями
табачный дым. Он бросил курить пару лет назад, но сейчас захотелось нестерпимо,
– я возьму у тебя сигарету?
– Разволновались? – Красавченко понимающе улыбнулся. –
Пожалуйста, курите на здоровье.
– У тебя что? «Мальборо»? Нет, для меня слишком крепко.
Погоди, я сейчас, – он вскочил, бросился в соседний зал, к бару.
«Какая сволочь… какая опасная сволочь…» – Павел Владимирович
бестолково уставился на бармена за стойкой, словно у него, а не у самого себя
хотел спросить, сколько еще надо прожить лет на свете, чтобы не ошибаться в
людях? Почему всегда кажется, что если ты нанял злодея и хорошо ему заплатил,
то его злодейство будет работать на тебя, а не против тебя?
– Я могу вам помочь, сэр? – улыбнулся ему бармен.
– Пожалуйста, пачку сигарет, самых слабых.
Когда он расплачивался, отстчитывал тяжелые конадские
монетки, руки его уже не дрожали, глаза стали спокойными.
«Тебе, Паша, пятьдесят четыре года. Ты доктор
искусствоведения, ты много всякого дерьма повидал в жизни, потому что ты любишь
драгоценные кристаллы, а они притягивают к себе, как магниты, и кровь, и
дерьмо, и пули. Стыдно трусить перед этим ублюдком, у которого, кроме наглости
и звериного напора, ничего нет».
К столу он вернулся спокойной, неспешной походкой – Курить
ему расхотелось.
– Слушаю тебя, Толик, – произнес он, усаживаясь.
Красавченко сосредоточенно ковырял в зубах зубочисткой.
