Бабушка Надежда не успела оставить завещания, Валерий и Зоя
ловко, быстро переоформили дом и участок на тетю Клаву, наверное, сунули взятку
в поселковом совете, щедро заплатили нотариусу, в общем, по документам
единственной владелицей оказалась Клавдия, и она, разумеется, завещала дачу
сыну. Бездетные Валерий и Зоя осуществили наконец свою многолетнюю мечту, стали
полноправными хозяевами дома и участка.
Родители Лизы пробовали спорить, но не через суд, а просто
по телефону. Они объясняли родственникам, что Лиза выросла в этом доме, очень
его любит, что так порядочные люди не поступают. Но эти сентиментальные доводы
вызывали у Валерия и Зои здоровый саркастический смех.
Лиза к тому времени была уже вполне взрослой, чтобы
попытаться отвоевать половину дома и участка, но не хотела пачкаться. Она
трезво оценивала свои силы и знала, что с Валерием и Зоей тягаться не стоит.
Они способны вцепиться зубами в то, что хотят иметь, и готовы за это любому
перегрызть глотку, истрепать нервы. Они способны, она – нет, а ее родители тем
более. Она решила, что больше никогда не приедет в поселок, пусть дачная жизнь
останется светлым теплым воспоминанием, и уютный деревянный дом не превратится
в поле боя.
С тех пор прошло пятнадцать лет, Лиза так ни разу не
побывала в поселке. Но этой осенью приехала, чтобы похоронить свою Лоту именно
там, в дубовой роще.
Старая собака прожила после операции всего два месяца. В
начале сентября у нее отнялись задние лапы. Умирала она долго, мучительно, до
последнего дыхания все пыталась встать, глядела на Лизу покорными, совершенно
человеческими глазами и каждый раз начинала дрожать, когда кто-нибудь в семье
заводил разговор о том, что хватит мучить животное, надо Лоту усыпить.
– Кажется, собака для тебя дороже всех нас, вместе взятых, –
говорил Михаил Генрихович, – неужели ты не видишь, как это травмирует детей?
Нельзя превращать дом в ветеринарную лечебницу и жить в постоянном трауре из-за
умирающего животного. Это все-таки животное, а не человек.
Лиза ловила себя на том, что при муже и при детях стесняется
плакать, стыдится своей острой, невыносимой жалости.
– Никогда не думал, что ты, мамочка, такая сентиментальная,
– сказал как-то сын Витя, услышав, как она ночью разговаривает с Лотой, баюкает
пса, словно младенца.
Впервые в жизни она позволила себе на некоторое время выйти
из роли спокойной, надежной, железной отличницы, свободной от сантиментов,
полностью владеющей своими эмоциями. На работе, среди чужих, еще держалась, но
с близкими не могла, и это их пугало, раздражало. Даже дочь Надюша холодно
пожимала плечиками, глядя на мамины слезы, и разумно замечала что собака – не
человек.
Только с Юрой она не чувствовала себя виноватой, он не
считал, что так сильно переживать из-за собаки ненормально, неприлично. Перед
ним не стыдно было плакать от жалости и бессилия. Он понимал ее без всяких
объяснений. С ним хорошо было молчать, сидя в машине, и слушать, как
сентябрьский дождь стучит по крыше. Для того чтобы успокоиться и согреться,
достаточно было просто уткнуться носом в его плечо, вдохнуть запах прокуренного
свитера.
Лота умерла ночью, после долгих мучительных судорог. Лиза
сидела на полу, держала ее голову на коленях и чувствовала, как отчаянно
борется со смертью живое существо. У животных нет бессмертной души, им страшнее
умирать, они уходят в никуда, в черноту. Возможно, это глупость, приторные
сантименты, которые не стоят ни гроша.
Возможно, прав был муж, когда говорил, что она ведет себя
словно выжившая из ума слезливая старая дева. В мире столько кошмара,
настоящего человеческого горя, а тут всего лишь собака, к тому же капризная,
недобрая, к тому же с ней было так тяжело в последнее время, она ходила под
себя, и запах не истреблялся никакими моющими средствами, она громко
всхлипывала ночами, все пыталась встать на четыре лапы, падала с грохотом,
будила мужа и детей, которым рано вставать.
– Послушай, ты хотя бы отдаешь себе отчет, что это
ненормально – так переживать из-за собаки? – услышала Лиза голос мужа. и только
тогда заметила, что Лота уже не дышит, а сама она захлебывается слезами.
С тех пор прошло совсем немного времени, ей часто снился
дождливый, до черноты пасмурный день, когда вместе с Юрой они поехали в поселок
«Большевик», который теперь назывался Батурине, чтобы там, в дубовой роще,
похоронить собаку.
Из-под колес вишневой «шкоды-фелиции» летели брызги, дождь
заливал ветровое стекло.
– Почему ты дрожишь, Лизонька? – не отрывая глаз от дороги,
Юра тронул ее руку. – Если холодно, я могу включить печь.
– Не нужно. Это нервное.
– Ты боишься, нас увидят?
– Нет. В поселке сейчас пусто, в плаще под капюшоном вряд ли
кто-то узнает. К тому же темнеет… Нет, ничего я не боюсь, просто я не была
здесь пятнадцать лет. Я очень любила в детстве эту дорогу поворот к роще. Почти
ничего не изменилось.
Машину оставили у небольшой поляны, где когда-то была
волейбольная площадка, в рощу зашли со стороны соседней улицы. Лиза издалека
заметила, что в окне старого деревянного дома горит свет, и отвернулась.
Лопата легко входила в мягкую мокрую землю. Стало совсем
темно, Лиза зажгла карманный фонарик. Когда все было уже закончено и над
собачьей могилой вырос небольшой холмик, совсем рядом послышались шаги. Кто-то
приближался к ним в темноте, хрипло, надрывно кашляя. Тонкий фонарный луч
выхватил из мрака капюшон плащ-палатки, сморщенное старческое лицо.
– Покурить не найдется? – произнес хриплый голос.
Юра вытащил пачку сигарет из кармана, чиркнул зажигалкой.
Старик судорожно закашлялся от первой глубокой затяжки и спросил:
– Кто такие?
– Мы так, проездом, – ответила Лиза.
– А что копали-то здесь?
– Собаку похоронили.
– Почему здесь?
– А где же? Ведь не на кладбище, и не на помойку
выбрасывать, – ответил Юра и закурил.
– Это я понимаю, но почему именно здесь? Между прочим,
документы у вас имеются?
– Зачем?
– Может, вы не собаку, а труп здесь зарыли. Известно, какое
сейчас время.
– Да, конечно. Труп, – грустно усмехнулась Лиза.
Что-то в голосе старика, в его сморщенном пропитом лице было
знакомое.
– Ты, дамочка, так не шути. Давайте-ка мне документы, а то
сейчас за милицией пойду.
– Николай Петрович? – внезапно вспомнила Лиза. – Надо же,
дядя Коля… Вы здесь до сих пор сторожем работаете?
