– Интервью? – равнодушно переспросила Бутейко. – Делайте что
хотите, идите к нему в комнату, слушайте кассеты Мне все равно.
– Значит, вы не возражаете, чтобы я забрал кассеты? –
уточнил Илья Никитич.
– Как же я могу возражать? Это ваше право.
Елена Петровна поправила прическу демонстративно повернулась
спиной к Бородину, отправилась на кухню, взяла тряпку и стала тщательно
протирать пластиковую поверхность буфета, которая и так была чистой. Илья
Никитич вытер ноги, прошел вслед за ней.
– Елена Петровна, может, вы меня все-таки проводите в
комнату Артема? Я ведь не знаю, где лежат кассеты.
Она застыла с тряпкой в руках и вдруг развернулась к нему
лицом. Это было совсем другое лицо. Елена Петровна улыбалась. Бородин впервые
обратил внимание, какие у нее великолепные зубы, ровные, крупные, белоснежные.
Неужели сохранились свои в таком возрасте? Если это вставные, то такая
лучезарная улыбка стоит тысяч пять долларов, не меньше. И вообще, если
внимательно присмотреться, то Елена Петровна вовсе не похожа на полунищую
старушку, у которой все позади.
Лицо гладкое, почти без морщин. И волосы на этот раз как-то
подкрашены, уложены. Когда она улыбается и выпрямляет спину, ей можно дать лет
сорок. А если еще и подкрасить – ну просто очень интересная женщина получится.
– Да, конечно, простите. Вас Илья Никитич зовут? Вы извините
меня, Илья Никитич. Я при нашей первой встрече вела с вами ужасно, но вы должны
понять мое состояние. У вас есть дети?
– Нет.
– Наверное, вы счастливый человек. Теперь, после того, что
случилось, я думаю, лучше вообще не иметь детей. Чаю хотите?
– Спасибо, – удивленно кивнул Бородин, – не откажусь.
– Пойдемте, провожу вас в комнату Артема, покажу, где лежат
кассеты, вы отберете, что вам нужно, а я пока чайку заварю свежего. Не
возражаете?
Илье Никитичу показалось, что его собеседницу подменили.
Какой-то был здесь подвох. По паспорту ей пятьдесят пять. Сейчас перед ним
настоящая леди, а пару дней назад это была взвинченная, испуганная, агрессивная
истеричка, злобная страшная старуха, готовая орать, врать, угрожать, лишь бы…
«Лишь бы что?» – спросил себя Бородин.
Она изо всех сил старалась скрыть, что ее муж был знаком с
ювелирным делом. В общем, вполне понятно. Он нелегально работал с золотом и
камнями у себя на квартире, она боится, что сейчас, в процессе следствия,
вскроются какие-то старые дела. Непонятно другое. С какой стати она вдруг так
резко изменила показания? Сначала, над трупом сына, заявила о трех тысячах, а
потом вдруг – нате вам! – не было никакого долга.
Однако сейчас Елена Петровна просто ангел. Вот, пожалуйста,
улыбается. И не подумаешь, что потеряла единственного сына.
– Проходите, Илья Никитич, не стесняйтесь. Простите, здесь у
меня не прибрано.
В прошлый раз хозяйка пригласила его на кухню, а дверь в
комнату плотно прикрыла.
Комнаты были смежные. Илья Никитич заметил у раскладной
тахты старую швейную машинку. Это была громоздкая конструкция с ножной педалью,
похожей на фрагмент чугунной ограды. На стуле висел огромный лоскут дешевой
пестрой ткани. Вероятно, Елена Петровна латала или шила постельное белье.
В полированном серванте красовался стандартный чешский
хрусталь и немецкий фарфор. Из фужеров и чашек никто никогда не пил, в вазочках
конфеты не ночевали.
Все в этом доме было подернуто налетом серости, нищеты,
какой-то нарочитой дешевизны и экономности. Илье Никитичу бросилась в глаза
большая аккуратная заплата на вытертой обивке кресла, линялые льняные шторы,
торшер с прогоревшим насквозь пластмассовым абажуром.
Саша Анисимов говорил правду. Родители Бутейко многие годы
ничего, кроме продуктов, не покупали. Впрочем, маленькая смежная комнатка, в
которой еще недавно жил их сын Артем, светский лев, тусовщик, любитель
одеваться у Версаче, от родительской ничем не отличалась. Новенький японский
телевизор с видеомагнитофоном и компактный, довольно дорогой музыкальный центр
резко выделялись на фоне унылой опрятной нищеты.
Кассеты с интервью хранились в специальных коробках. Все они
были подписаны, на каждой стояла дата и фамилия собеседника Бутейко.
– Елена Петровна, вы не возражаете, если я заберу их на
некоторое время? – спросил Илья Никитич.
– Пожалуйста, я не возражаю, хотя совершенно не понимаю,
зачем вам все это нужно.
– Что именно?
– Допросы, обыски, изъятие кассет с интервью. Вам как будто
делать нечего.
Столько дел нераскрытых, столько преступников на свободе
гуляет, а вы тратите время на то, что ясно без всяких усилий. Не понимаю, – она
повела полными плечами, как будто даже кокетливо, и опять сверкнули в улыбке
белоснежные зубы.
– Елена Петровна, когда речь идет о таком серьезном деле,
как умышленное убийство, необходимо знать все совершенно точно. Нельзя
ошибиться, – устало объяснил Бородин.
Он перекладывал кассеты в свой портфель, попутно читая
надписи. Попадалось много знакомых фамилий. Бутейко брал интервью у известных
эстрадных певцов, продюсеров, скандальных депутатов Госдумы, лидеров каких-то
опереточно-радикальных крошечных партий. Рядом с некоторыми именами стояли
специальные пометки, например, «Сюзанна Громова, жесткое порно», или «Вольдемар
Райский, клуб геев».
– Да, конечно, все сразу я не унесу, – задумчиво произнес
Илья Никитич, – придется наведаться к вам еще раз. Эти верну, новые возьму. Не
возражаете?
– Конечно, конечно, я понимаю, их так много, вам нести
тяжело.
Одну кассету Илья Никитич разглядывал дольше других. Надпись
на ней была сделана не синей шариковой ручкой, а красным фломастером. Жирно,
очень аккуратными печатными буквами было выведено «Беляева».
Точно такую же надпись Илья Никитич обнаружил еще на двух
аудиокассетах и на одной видеокассете. Совершенно машинально он повернулся к
Елене Павловне и спросил:
– Беляева – это, кажется, политический обозреватель ОРТ?
– Да, Елизавета Беляева, та самая, – не без гордости заявила
Бутейко, – между прочим, когда-то они с Темочкой работали вместе, на одном
канале.
* * *
Красавченко сидел в кресле, вальяжно раскинувшись, и
чувствовал себя в Лизином номере как дома. Он все тянул время, держал паузу,
он, правда, был неплохим психологом. Каждая минута неопределенности шла ему на
пользу. Лиза нервничала все больше, чувствовала себя все хуже, а чем человек
взвинченной, тем он слабей, тем проще им манипулировать. Она уже успела
несколько раз задать простой и логичный вопрос:
