– Варь, кофе твой стынет, – бармен подвинул ей чашечку,
щелкнул зажигалкой, заметив, что она вертит в пальцах сигарету.
Еще месяц назад этот юный, свежий, но уже совершенно гнилой
изнутри лакейчик никак не хотел запомнить, какой она любит кофе. Не эспрессо,
не капучино, а настоящий, по-восточному, сваренный на раскаленном песке. Три
ложки кофе и две сахару на крошечную турку. Два зернышка кордамона. Ровно два,
не больше и не меньше. Но теперь мальчик наконец усвоил ее вкусы. Делал все,
как нужно, без всяких просьб и напоминаний. Рядом с чашкой обязательно ставил
вазочку с поджаренным пресным миндалем.
На маленькой сцене уже началось ночное шоу. Кордебалет
отплясывал под живую фортепьянную музыку, на этот раз вся программа была
составлена в стиле ретро. Варя так и не пересела за столик, прихлебывала кофе,
грызла миндаль и на сцену поглядывала сквозь зеркало за стойкой бара. Там
вздымались пышные многослойные юбки, девочки дружно взвизгивали, притопывали,
подпрыгивали, задирали ноги. Варя подумала, что это напоминает кафе-шантан
времен гражданской войны, именно так изображали разгульную белогвардейскую
жизнь в старых советских фильмах.
Дмитрий Владимирович появился внезапно, когда солистка на
сцене отбивала чечетку. Фортепиано замолчало, дробный ритм танца отщелкивали
динамики, спрятанные за сценой. Варя сначала почувствовала знакомый холодок за
спиной, а потом уж увидела в зеркале полное холеное лицо заместителя министра.
Рядом с ним маячили почтительные физиономии хозяина и метрдотеля. Из глубины
зала торопливо наплывала необъятная фигура певца Пусика. Он был уже в
концертном черном фраке, весь колыхался, таял в приторной улыбке. Казалось,
парчовый галстук-бабочка на его горле возбужденно помахивает твердыми крыльями.
– Привет, солнышко. – Мальцев наклонился, сухо, быстро
чмокнул Варю в щеку.
– Здравствуй. – Варя улыбнулась, легко соскользнула с
высокого стула у стойки, взяла Дмитрия Владимировича под руку.
– Ты ела?
– Нет. Тебя ждала.
– Дмитрий Владимирович, добрый вечер! – пропел Пусик так
громко, что отвлек внимание зала от чечетки. Бесцеремонно оттеснив хозяина, он
протянул руку, но Мальцев ответил на приветствие только легким кивком. Пухлая
кисть певца неловко зависла, все это видели, и толстяк залился краской, уронил
свою тюленью ласту и забормотал, быстро хлопая глазами:
– Дмитрий Владимирович, я подготовил новую программу…
– Что-нибудь сообрази нам поужинать. Времени мало, –
обратился Мальцев к хозяину так, словно огромный певец в черном фраке был
пустым местом.
«Да, свинья, плохо дело, – усмехнулась про себя Варя, –
ничего, тебе полезно понервничать. Может, похудеешь».
Их проводили к столику для важных персон, который был
спрятан в специальном углублении. Пока сервировали стол, Варя исподтишка
разглядывала лицо Мальцева. Губы поджаты, глаза сухо блестят. У Дмитрия
Владимировича был тяжелый день.
Иногда Варина болтовня, ее тихое ласковое щебетание
расслабляли и успокаивали его, иногда, наоборот, раздражали. Сжатый рот и
застывшие глаза означали, что следует молчать. Такие вещи Варя училась
угадывать с первого взгляда.
Всегда, при любых обстоятельствах, ее присутствие должно
приносить ему только положительные эмоции. С ней ему должно быть лучше, чем без
нее. Но фокус не в том, чтобы всегда соответствовать его желаниям и
потребностям. Главное, чтобы он ни в коем случае не заметил ее усердия. Ему должно
казаться, будто она ведет себя абсолютно естественно, не пытается ему угодить,
а просто любит его, нежно, страстно, именно так, как ему хочется. Однако при
этом он ни на секунду не должен заподозрить, что она стремится поскорей выйти
за него замуж. Вот так: очень любит, но замуж не стремится, потому что слишком
выгодный он муж, а настоящая любовь должна быть бескорыстна.
Варя не сомневалась, что он, при всей своей солидности,
жесткости, при всем своем цинизме, нуждается в любви, как каждый нормальный человек.
Иногда он коротко и скупо рассказывал о своих проблемах с двумя предыдущими
женами.
Первая была его ровесницей, сокурсницей, приехала в Москву
из Ростова. У нее была жесткая хватка, ей удалось очень быстро избавиться от
провинциального южно-русского говора, от природной пухлости и вялости форм.
Девушка легко освоила столичный стиль, и в одежде, и в поведении. Она хотела
стать не просто москвичкой, а настоящей административной львицей, иметь
собственную пятикомнатную квартиру, дачу, собственный кабинет в каком-нибудь
министерстве, секретаря, шофера и так далее. В принципе ничего дурного в этих
желаниях нет, но если они осуществляются, человек начинает относиться к самому
себе с таким восторгом и трепетом, что для иных чувств в его душе просто не остается
места.
В первые годы жена для Дмитрия Владимировича была боевым
товарищем. Они вместе делали карьеру. Но ему не доставало жесткой
провинциальной хватки. Он был коренным москвичом, в молодости все не мог
избавиться от интеллигентской рефлексии, которая никак не способствует
продвижению вверх по служебной лестнице. Дмитрии Владимирович не поспевал за
стремительным карьерным ростом супруги. Это стало его раздражать, сначала
слегка, потом всерьез. На седьмом году совместной жизни его уже бесило все. Каждый
жест сановной супруги, каждый взгляд, начальственные хамские интонации,
плебейский апломб, жесткость суждений. Как только подрос их сын, они развелись.
– Она слышала и видела только себя, – говорил Мальцев о
своей первой жене, – и поэтому жить с ней было невозможно.
Вторая его избранница оказалась полной противоположностью
первой. Тихая москвичка, пухленькая, инфантильная, с нежным голоском и без
всяких амбиций. Она готова была стать настоящим ангелом-хранителем семейного
очага. Любимым ее чтением были кулинарные книги и журналы по садоводству.
Мальцев таял, слушая вечерами ее милый щебет и поглощая вкуснейшие борщи,
кулебяки, яблочные шарлотки.
У них родилась девочка, и Мальцев не .мог нарадоваться на
свою идеальную семью. Проблем не было. Вообще никаких проблем. Жена ни разу не
повысила голоса. Не высказала недовольства чем-либо Наоборот, без конца
повторяла, как она счастлива. Счастливой ее делало все: каша, съеденная
ребенком до последней ложечки, удачное тесто для пирожков, стиральный порошок,
который в магазине на соседней улице на два рубля дешевле.
Росла девочка, она была такой же тихой и пухленькой, как
мама, она училась печь пирожки и шила куклам платьица. Мальцев делал карьеру,
был постоянно занят на службе. Жена сидела дома, полнела, старела, вечерами
встречала его сдобными пирогами и тихим щебетом. Он приходил усталый и сладко
засыпал под этот щебет, не дожевав очередной пирог.
– Она быстро деградировала, сидя дома, – говорил Дмитрий
Владимирович о своей второй жене, – неприлично растолстела и выглядела старше
своих лет. Но главное, с ней неудобно было появляться в приличных местах
потому, что она щебетала, не закрывая рта, и все о своих кулебяках, об
огородных удобрениях и о мексиканских сериалах. Я пытался как-то встряхнуть ее,
оживить, просил, чтобы она занялась собой, почитала что-нибудь, кроме
кулинарных книг, сходила в театр или, ну я не знаю, на показ мод хотя бы,
начала делать гимнастику и бегать по утрам вместе со мной. Дочка выросла, я
отправил ее учиться в Англию, и жене было совершенно некуда себя деть.
