– «Да воскреснет Бог, и да расточатся врази Его…»
Кряхтя, охая и бормоча молитву на изгнание нечистого,
Аполлинария Ивановна отправилась в сени. Лукошко она несла осторожно, на
вытянутых руках, и боялась смотреть на квадратного недоноска, боялась дышать
исходящим от него колдовским смрадом, хотя на самом деле пахло из лукошка
просто куриным пометом.
Старший внук Аполлинарии Ивановны, четырнадцатилетний
Павлик, собирался на работу, мыть золото.
– Ты погляди, Павлуша, напасть какая, – бабушка дала ему
лукошко, – куру-то нашу сглазили, я знаю кто, Раиска-бобылка, ведьма проклятая.
Помнишь, третьего дня Мотенька пропала? Раиска ее к себе заманила на двор, у
ней есть черный петух, бабы говорят, петух этот особенный, заговоренный. Ему
сто пятьдесят лет, он никогда цыпленочком не был, откуда взялся, неизвестно.
Если какую курицу покроет, она сразу нестись перестает. Ой, беда, Павлуша,
жалко куру-то, теперь только в суп ее разве, да и то не знаю, не будет ли вреда
от такого супу?
– Ладно тебе, бабушка, – Павлик осторожно взял маленькое
грязное яичко в руки, поскреб ногтем твердую грань, – куры наши бегают не к
Раиске на двор, а к прииску, вокруг кашеваров пасутся, там и пшено, и хлебные
крошки. Раиска-бобылка тут ни при чем. И петух у нее самый обычный, просто
черный, как уголь, и драчливый, как бес. А на прииск к кашеварам бегают
подкормиться не только с нашего двора куры, но и со всех соседних. – Павлик
говорил рассудительно, как взрослый, а сам все скреб странное яичко,
рассматривал его на свет.
– Ну да, как же, на прииск, – продолжала ворчать бабушка, –
там пшено старое, прогорклое, чего им, курам-то, бегать? Вон я ее, голубушку,
отборным зерном кормлю, никуда ей не надо бегать со двора. А ты, Павлуша,
простокваши покушай с хлебцем, да брось на это чудо-юдо глядеть, выкинь его
скорей, от греха подальше, а лучше в болотце утопи.
Но Павлушу вдруг как ветром выдуло из избы. он сбежал с
крылечка, крепко сжимая в кулаке грязное чудо-юдо. Лицо его раскраснелось,
глаза заблестели. Остановившись на бегу, он развернулся, подбежал к Аполлинарии
Ивановне и быстро зашептал ей на ухо:
– Бабуля. ты соседкам про это яичко не болтай. Никому ни
слова. Поняла? – И тут же убежал, так и не покушав простокваши с хлебом.
Летом Павлик Попов работал на Крестовоздвиженских золотых
приисках, принадлежавших Бисерскому заводу графини Порье. 3 июля он нашел
странный кристалл, крупный, бесцветный, прозрачный. Через два дня на прииск
явился сам граф Порье вместе с минералогом Шмидтом, и вскоре в Петербург
министру финансов графу Канкрину была отправлена срочная депеша. Граф Порье
писал:
«3 июля приехал я на россыпь вместе с господином Шмидтом, и
в тот же день, между множеством кристаллов железного колчедана и галек кварца,
открыл я первый алмаз. Алмаз этот был найден накануне 14-летним мальчиком из
деревни Калининской Павлом Поповым».
Разумеется, сам Павлик об этом письме понятия не имел, не
знал, что имя его войдет во все учебники и научные труды по минералогии. Но
отлично понимал, что такое эти прозрачные кристаллы и сколько они стоят.
Ранней осенью 1829 года несушка Мотя склевала на прииске
крупный, чистый алмаз, а потом выкакала его в лукошко.
Глава шестая
За окном падал крупный снег. Было светло от снегопада и так
тихо, что слышно, как в пяти километрах от дома гремит " по ледяным
рельсам одинокая электричка.
Подмосковный дом Дмитрия Владимировича Мальцева был большим
и теплым, с центральным отоплением, с тремя ванными комнатами и двумя
маленькими душевыми. В гостиной, в столовой и в спальне Дмитрия Владимировича
имелись еще и камины, настоящие, с ажурными экранами, с полным набором всяких
щипцов, кочерег, щеток, совков и совочков для углей.
Дмитрий Владимирович всегда растапливал камины сам,
выкладывал сухие поленья красивой пирамидкой, и все пытался научить Варю этому
нехитрому делу. Но у нее еще ни разу не получилось, она напихивала целую кучу
бумаги, однако слабый синеватый огонек дрожал и гас, оставляя тонкие извилистые
стебельки дыма, которые напоминали Варе худеньких тающих привидений из детского
фильма «Каспер».
Снег пошел с вечера, а к ночи превратился в метель. Варя
сначала глядела в окно на крупные, подсвеченные фонарем снежинки. Потом на
розовые сполохи тлеющих углей в камине. Наконец уставилась в потолок и стала
считать слонов.
Перед ее мысленным взором медленно продвигалось тяжелое
темно-серое стадо. Слоны топали по потолку. Они маршировали в ногу, как солдаты
на параде. Ритм был упорно-однообразным. Главное, не увлекаться счетом, не
забывать о сладких стонах и двигаться, двигаться. Главное, не думать о том, что
внизу вода, сто пятьдесят литров воды, от которой отделяет только прорезиненная
ткань матраца и тонкая шелковая простыня.
Ритм нарастал. Водяной огромный матрац колыхался, как груда
желе. Слоны неслись по потолку. У Вари устали ноги. Она была мокрой от пота,
чужой кисловатый липкий пот впитывался в ее поры. Она утешала себя простыми
мечтами о том счастливом моменте, когда встанет наконец под душ, вы давит на
губку ароматный зеленый гель и будет долго, тщательно мыться. До этого пока
далеко. Терпеть еще минута двадцать, не меньше. Это целая вечность..!
Дробный слоновий топот постепенно сливался в долгий сплошной
звук, напоминающий громовой раскат. Ей казалось, стадо несется уже не по
потолку, а по ее распластанному телу. Она чувствовала себя совершенно плоской,
ее втаптывали в упругую подвижную мякоть матраца. Потный пыхтящий на ней
мужчина весил не меньше ста килограммов. Он всегда был сверху. Он терпеть не
мог иных позиций, кроме этой, самой примитивной. Все прочее считал извращением.
Сил у него было много, а фантазия отсутствовала напрочь.
Первые две недели с его тонких сухих губ не срывалось ни звука, ни поцелуя.
Сорок минут гробовой тишины и мерного, тяжелого ритма телодвижений. Но потом он
расслабился, разыгрался. Он стал иногда целовать Варю, посасывал, покусывал ее
ухо, стонал и вскрикивал странно высоким голосом. Вот тогда и появилась у нее
надежда. Она поверила, что все будет хорошо.
Этот человек, один из самых богатых и влиятельных в России,
этот упругий молчаливый толстяк с желтоватыми, блестящими, как мокрый суглинок,
глазами, с короткой бычьей шеей, широкими волосатыми запястьями и тонкими, как
у женщины, холеными пальцами, женится на ней.
Дмитрий Владимирович Мальцев официально числился
заместителем министра финансов, однако его влияние и его полномочия
распространялись далеко за пределы этой сравнительно скромной государственной
должности. Кроме ежедневных сорока минут потной гимнастики с Варей на водяном
матрасе, во все остальное время суток у него был глубокий начальственный бас.
Каждое утро он пробегал пять километров по лесу босиком, в одних трусах, в
любую погоду, потом плавал в ледяном бассейне. В свои пятьдесят шесть лет он
был здоров, как боров, как племенной бык, как дикий африканский слон.
